— Я поступил бы так, мсье Лесдигьер, даже не зная о том, что вы спасли мне жизнь.

— Мне хотелось бы теперь поговорить о вас. Давно ли вы служите в доме Монморанси?

— Скоро будет три года.

— И вы довольны своей службой?

— Да, монсеньор.

— Знает ли герцог, что вы протестант?

— Разумеется.

— Это его не смущает?

— Его не беспокоит вероисповедание человека, служащего верой и правдой ему и Франции.

— Браво. Весомое очко в его пользу. Той же позиции придерживается, надо думать, и коннетабль?

— Семейство Монморанси — политики, и это всем известно, монсеньор. Их деяния сводятся к укреплению мира в королевстве и прекращению религиозных войн.

— Можете ли вы то же самое сказать и о Екатерине Медичи?

— Разумеется. Не в силах помешать войне католиков с гугенотами, она, тем не менее, делает все возможное для примирения враждующих партий.

— Ей не мешало бы при этом снестись с Римом и с его помощью утихомирить церковь, разжигающую эту вражду. Как вы думаете?

— Согласен с вами, монсеньор, но если она этого не делает, значит, это идет вразрез с внешней политикой государства. Так, во всяком случае, мне думается.

— Мне нравится ваш ответ, мсье. Однако в нем чувствуется дыхание политика, и это, видимо, следствие того, что вы служите семейству Монморанси. Признайтесь, шевалье, у вас иногда были беседу на подобную тему с маршалом?

— Когда его светлость удостаивает меня разговоров с ним, у нас находятся другие, более отвлеченные темы, хотя иногда беседа переходит в политическое русло.

Конде с интересом наблюдал за Лесдигьером, видимо, испытывая удовольствие от разговора, потом внезапно спросил:

— И вам, надо думать, известно нечто такое, что было бы небезынтересным узнать нам, гугенотам? Я хочу спросить, не замышляется ли в доме Монморанси что-либо, прямо или косвенно направленное против протестантов?

— Нет, насколько мне известно, — коротко ответил Лесдигьер.

— Значит, — осторожно спросил Конде, — вам, может быть, что-то и не известно?

— Вероятно. Кто может знать планы семейства Монморанси?

— А вам хотелось бы их узнать? — снова спросил принц.

— Нет, монсеньор, — честно ответил Лесдигьер.

— Но почему же? А если они направлены против ваших же собратьев по вере?

— Этого не может быть. Монморанси не испытывают ненависти к гугенотам.

— А к католикам?

— И к ним тоже.

— Чем же вы тогда объясните мой поединок с герцогом? Не тем ли, что он хотел убрать вождя протестантов, да еще и секретным приемом, который ему специально для этой цели и показали?

— Могу вас заверить, монсеньор, что поединок этот с его стороны был нечем иным, как лишь защитой чужой чести.

— Вашей, шевалье?

— Да.

— Из ваших ответов я понял, что вы честный и благородный дворянин, добросовестно служащий своему хозяину, — улыбнулся Конде. — Вы так же послушны вождю своей партии, шевалье?

— Так же, монсеньор, — без колебаний ответил Лесдигьер.

— Чьим же приказаниям вы подчинитесь, если они пойдут одно вразрез другому? — спросил принц, испытующе глядя на молодого гвардейца.

— Вероятно, ничьим, монсеньор, если они будут противоречивы. Я буду руководствоваться голосом собственного рассудка, никогда не противоречащего принципам моей чести.

— Браво! — воскликнул Колиньи. — Именно такого ответа я от вас и ожидал, мсье.

— Я задам вам еще пару вопросов, шевалье, — проговорил Конде. — Смогли бы вы, если бы я вас о том попросил, узнать какие-либо интересующие меня сведения о планах семейства Монморанси? Вы понимаете меня, надеюсь?

Лесдигьер слегка покраснел. Только теперь он понял, к чему вел речь Конде. Поднявшись со стула, он слегка изменившимся голосом ответил:

— Я не шпион, монсеньор, и никогда им не был.

— А если дело касается членов вашей партии?

— Даже и в этом случае.

— Но если дело коснется открытого выступления, встанете ли вы под наши знамена?

— Именно так подскажет моя совесть и мой долг, монсеньор.

— Я так и думал, — улыбнулся Конде, — и я рад вашим чистосердечным ответам. Не сердитесь на меня за те вопросы, которые вам не без удивления пришлось выслушать. Это было небольшое испытание. Согласитесь, я должен знать, что собой представляет человек, которому я от всей души предлагаю свою дружбу. А в доказательство моих слов — вот вам моя рука!

— Монсеньор…

— Ну, смелее, шевалье. Или сражаться с горсткой смельчаков против армии Гиза в Васси было легче? Только не очень сильно жмите, признаться, рука у меня еще болит. Возьмите этот маленький подарок от меня, — сказал Конде, снимая с пальца перстень и протягивая его юноше.

— Благодарю вас, монсеньор, — ответил с поклоном Лесдигьер, — но мне, право же, вполне достаточно вашего рукопожатия.

Но Конде был неумолим:

— Носите его всегда в память о нашей встрече и знайте, что не каждому смертному выпадает счастье иметь такой подарок от принца королевской крови.

Лесдигьер еще раз поклонился и взял перстень:

— Благодарю, монсеньор.

— И помните, шевалье, — добавил принц, — что отныне принц Конде Людовик де Бурбон в числе ваших друзей. Вы всегда найдете в моем доме поддержку и защиту, а также можете рассчитывать на мою помощь в любой вашей жизненной неудаче.

— Еще раз благодарю вас, монсеньор, — произнес Лесдигьер, — однако надеюсь, что мне не придется утруждать своими просьбами ваше высочество.

— Возьмите и мою руку, шевалье, — проговорил Колиньи, вставая, — и знайте отныне, что это рука друга. Помните, что двери моего дома всегда открыты для вас.

— Я запомню этот день на всю жизнь, — молвил Лесдигьер, пожимая также руку адмиралу, — и буду рассказывать своим детям о том, что сегодня я пожал руки двум величайшим людям Франции.

— Как только я поправлюсь окончательно, а это будет, видимо, не раньше, чем через неделю, навестите меня в Лувре, — произнес Конде, — я познакомлю вас с одной интересной особой. Думаю, знакомство это не окажется для вас бесполезным.

— Весьма буду рад, монсеньор, ибо знакомства — полезная вещь. А теперь позвольте мне откланяться, — склонил голову Лесдигьер.

— Передайте герцогу, что я не испытываю к нему вражды, — сказал напоследок Конде. — Пусть навестит меня, я буду весьма рад…

Когда Монморанси на другой день пришел в дом Конде, они от души обнялись, и принц проговорил: