бы повезти: магазин косметики и парфюмерии искал продавщицу «с опытом и приятной внешностью». Опыт у Саши был, приятная внешность тоже. На фотографиях магазин казался вполне приличным: светлым, уютным, глянцево-сиреневым. К тому же он находился на самой окраине Анимии – всего лишь в пятнадцати минутах езды от Сашиной съемной квартиры. И, судя по карте, практически возле автобусной остановки – нужно было только перейти улицу. Однако, явившись по указанному в объявлении адресу, Саша обнаружила наглухо закрытую дверь. Неприветливое и непреклонное молчание. Окна магазина оказались затянуты тяжелым полиэтиленом, сквозь который виднелись валявшийся на полу строительный мусор и опрокинутый стул.

Расстроившись очередной неудаче до жгучего кома в горле, Саша отправилась бродить по городу. Целый день ее бесцельно носило по улицам – будто сорванное ветром объявление о поиске продавщицы-консультантки. Лишь ближе к вечеру Саша замедлила бессмысленный механический шаг, остановилась на какой-то площади. В угрюмой задумчивости опустилась на металлическую влажную скамейку, забрызганную колой. Несколько минут неподвижно сидела, разглядывая лодыжку своей левой ноги, лежащую на колене правой; маленькую царапину между плетеными ремешками босоножки. Саша вдруг поняла, что очень устала. Бессильные, истощенные мысли распадались в голове, словно не состыкованные фрагменты мозаики. Словно не состыкованные части Анимии.

И тут в кармане коротко провибрировал телефон.

На электронную почту пришло письмо от Frux-Travel. Саше «с большим удовольствием» сообщали, что совсем скоро появится подходящая для нее вакансия. Одна из сотрудниц собирается в ближайшее время уйти в декретный отпуск, в связи с чем должно освободиться место встречающего гида. И в следующий четверг в одиннадцать тридцать Саше предлагалось подойти в офис «для выполнения формальностей». Для обсуждения условий и, возможно, подписания контракта.

Прочитав письмо три раза, Саша выключила экран. Взгляд снова безжизненно скользнул вниз, на пыльную босоножку, на поцарапанную щиколотку. А затем провалился еще ниже – на скомканный фантик в подсохшей лужице колы. Внутри по-прежнему тяжело звенела усталая гулкая пустота, бесконечно распадающаяся на части. На множество маленьких гулких пустот. И между ними сквозило разве что легкое удивление – от того, что ей так внезапно и так просто предложили нечто долгожданное, сокровенное.

Саше было странно, что она совсем не чувствует радости. Как будто ее негромкая мечта больше не была мечтой. Не была теплой нутряной драгоценностью. Подсердечным сокровищем. Главным жизненным стержнем. Как будто ее мечта – нелепая? детская? перезрелая? – не доплыла до заветного берега совсем чуть-чуть, схлопнулась, исчезла в темных водах усталости. Закончила свой путь на дне сильно затянувшейся, упрямой юности – затопленным ржавым корабликом.

Но нет, такого не могло быть. Иначе все сразу стало бы абсурдным, совершенно несуразным. Все жизненные смыслы скатались бы в бесформенный ком. Не ради такого исхода Саша жила последние три месяца. Последние двадцать семь лет. С того далекого сентябрьского дня, когда Оля Савицкая принесла в класс ту самую стопку глянцевых фотографий.

Саша подумала, что радость вот-вот должна возникнуть среди внутренних пустот. Должна политься бурным потоком откуда-то из полутемной бездны душевного нутра. Из глубины терпеливого многолетнего ожидания. Да, Саша просто утомилась, ей жарко, душно, тяжело дышать, но это сейчас пройдет. Вот-вот она ощутит прилив воздуха, и крепкая узловатая веревка, туго стягивающая легкие, начнет развязываться. Совсем скоро радость вырвется из полутьмы, свободно польется в сердце. И непременно затопит все сомнения.

Но радость так и не полилась. Безразличные секунды продолжали прошивать время – маленькими удушливыми стежками. Складываться в ровные строчки нескончаемой усталости. Возможно, радость действительно не возникла – даже где-то глубоко, в полутемной скрытой бездне душевного нутра. А возможно, она просто не успела нахлынуть, застыла где-то на подступах к сознанию.

Потому что, подняв глаза, Саша увидела приближающуюся к ней Соню.

15. Небольная

Соня шла немного тяжелой, как будто чуть шаркающей походкой. Ее лицо словно размывалось в луче подтаявшего вечернего солнца. Одета она была на удивление тускло, без привычной грубой пестроты и кричащей цветистости: в серые джинсы и черную рубашку с коротким рукавом. Темные волосы – с неожиданной серебристой проседью – гладко и скучно лежали в низком хвосте.

По мере ее приближения Саша все сильнее чувствовала какой-то клейкий алый жар. Во рту пересохло, сердце колотилось где-то рядом с горлом, отчаянно дергалось, точно иступленная птица, лишенная воли. Воздух стал нестерпимо горячим и липким.

Соня подошла совсем близко и как будто в нерешительности остановилась возле скамейки. Несколько долгих секунд Саша молча смотрела на нее снизу вверх. С беспомощным изумлением разглядывала ее одутловатое, почти не накрашенное лицо, по-старушечьи набрякшие веки, потрескавшиеся сухие губы с опущенными уголками. От Сони исходил чуть заметный запах пота, смешанный с цветочными духами. И в густом парфюмном жасмине чудилось неумолимое предощущение холода, увядания, осенней наготы.

– Знаешь, Есипова, ты все-таки больная на всю голову, – наконец сказала Соня и села рядом, отодвинув к краю оставленную кем-то бутылку из-под колы. – Мне вот только одно неясно. У тебя крыша поехала в какой-то определенный момент, или ты всегда такой была, а я просто раньше не замечала?

Саша горько усмехнулась, покачала головой.

– Я не больная, Сонь. Просто ты не понимаешь…

– Ну да. Похоже, чего-то я действительно не понимаю в этой жизни. И никогда не пойму.

Наступило неподъемное растерянное молчание. Оно будто рухнуло откуда-то сверху, придавило монолитной тяжестью, и последние, уже почти иллюзорные опоры многолетней дружбы пошатнулись и разъехались. Эта затяжная мучительная пауза словно окончательно разделила двух университетских подруг, сидящих рядом – на липкой скамейке чужого для обеих города. Пространство между ними пошло трещинами, расползаясь по двум отдельным, запертым в разных одиночествах жизням, которые уже невозможно было склеить даже в теплое поверхностное приятельство.

Соня провела пальцами по мышино-серым корням волос, отливающим на солнце серебром; нервно содрала с губы засохшую чешуйку. Затем около минуты колупала остатки вишневого лака на мизинце, после чего сложила руки на коленях, повернулась вполоборота и спросила:

– Ну как, нашла работу своей мечты?

– Да, – ответила Саша, кивнув на темный экран телефона. – Нашла.

– Круто. Поздравляю. – Соня снова чуть помолчала, задумчиво и как будто удивленно глядя на приоткрывшуюся бледность мизинцевого ногтя. – А мы тебя, между прочим, искали.

– Я догадываюсь.

Саша вдруг почувствовала себя тяжелой и затверделой, застывшей в большой раскаленный камень. Бойкие капли обжигающего пота стремительно побежали по вискам, ключицам, окаменелой спине.

– Догадываешься? Офигеть. А я-то думала, не догадываешься. Я думала, ты решила, что все скажут: ну ладно, исчезла и исчезла, че, бывает, пойдемте дальше чай пить.

– Сонь…

– Знаешь, Виталик сначала не мог поверить в то, что ты