по десять часов в сутки. Иногда по двенадцать. В раскаленном воздухе, под слепящими густыми потоками солнца Саша разносила пиво и коктейли оживленно-веселым и шумным туристам либо расслабленным скучающим местным, небрежно развалившимся на шезлонгах под зонтиками; протирала липкие столики, стряхивала с запятнанных пуфов крошки от снеков. Довольно часто приходилось терпеть беспричинное клиентское недовольство, сальные комплименты и короткие, не переходящие в потасовки, легко затихающие пьяные скандалы. Почти каждую неделю по пятницам и субботам Саша выслушивала хмельные «влюбленные» тирады – от одного и того же приземистого лысоватого мужчины с отечным лицом. Ко всему этому добавлялись физическая изнуренность, непомерная тяжесть в голенях. После рабочего дня Саша едва переставляла гудящие свинцовые ноги с разбухшими венами. С нетерпением думала о прохладной душевой воде и постели, на которую можно было безвольно уронить усталое тело. Давящая отяжелелость ног напоминала о том далеком времени, когда Саша предлагала задумчивым покупательницам духи и помады в «Серебряном кокосе».

Однако в целом работа была терпимой, посильной. Не утягивала в глубь безжизненного и непролазного уныния. Нужно было всего лишь постоянно поддерживать внутри слабо мерцающие искры надежды. Живительной веры в то, что эти пивные бокалы, пьяные выкрики и липкие заигрывания конечны, временны. Что на их место когда-нибудь непременно придет спокойная негромкая радость.

Жилье Саша нашла довольно быстро. Правда, в пригороде. До работы нужно было добираться около часа: сначала сорок минут в душноватом тесном автобусе, затем пятнадцать минут пешком. Но зато арендная стоимость оказалась вполне сносной, да и пожилая темнокожая владелица не потребовала, в отличие от остальных откликнувшихся собственников, никаких финансовых гарантий и сверхъестественных документов.

Квартира была крошечной студией на четвертом этаже, с видом на железную дорогу, закопченные постройки бывшего депо и бетонный забор с линялыми граффити. В комнате-кухне недавно сделали ремонт, создавший некое подобие имперсонального, каталожного уюта. Сашу окружали крашеные бежевые стены, современные светильники, декоративные картинки и коврики с надписью Home Sweet Home, дешевая, но функциональная и не громоздкая мебель; на полу темнела плитка под древесный ламинат. Однако до ванной ремонт почему-то не дошел: за дверью с наклейкой в виде улыбающегося синего осьминога обнаруживались старая облупившаяся краска, желтоватый потолок и плесень на плиточных швах. Сами плитки были неприветливого грязно-глинистого цвета. Стоя под душем, чувствуя, как тугие горячие струи хлещут по коже и дробятся в мелкокапельное тепло, Саша каждый раз машинально пересчитывала эти заплесневелые плиточные квадратики, вспоминала свою тушинскую квартиру. Затем выворачивала кран с холодной водой до упора. Пыталась не считать, не вспоминать. Не чувствовать ничего, кроме настоящего напористо-ледяного момента.

А глядя в окно, Саша часто думала о предыдущем жильце этой квартиры. Пыталась представить себе его будничные вечера среди бежевых стен и безличного декора. Его мысли при виде рельсов и выцветших граффити на бетоне. Его сомнения, грезы, надежды – и разочарования. Особенно разочарования.

Вручив Саше ключи, владелица квартиры сокрушенно пожаловалась, что тот жилец съехал внезапно, «упорхнул», не предупредив – как положено – заранее. Заплатил с задержкой за последний месяц, а затем собрал вещи и исчез в одночасье, написав, что жилье свободно. Пришлось в срочном порядке искать нового квартиросъемщика.

– Хорошо еще, что вы так быстро нашлись. Только, пожалуйста, не подводите меня, ради бога! – с тревожной мольбой говорила она, приложив смуглую длиннопалую руку к сердцу. – Если решите съезжать, дайте знать хотя бы за месяцок. Очень вас прошу.

Почему-то Саше думалось, что предыдущий жилец ушел из квартиры не в новый дом. Не в гостиницу, не к другу, не к любимому человеку. И не на вокзал, чтобы отправиться за новой жизнью в другой город. Саша будто чувствовала какой-то глубокой, самой непостижимой, самой незащищенно-нежной областью сердца, что он ушел гораздо дальше и в то же время совсем недалеко: на железнодорожные рельсы, тянущиеся под окном. Вышел на рассвете из дома, встал на шпалы и замер в ожидании шумящего вдалеке состава.

От этих мыслей бежевые стены темнели, сдвигались, все теснее обступали Сашу. В квартире становилось все удушливее, все нестерпимее. Зарождалась какая-то непоправимая сумрачная тишина – глухая и давящая. Саша изо всех сил гнала от себя бесполезно-мрачные, ни на чем не основанные догадки сердца. Старалась представить, как предыдущему жильцу внезапно пришло заветное предложение о работе мечты в другой стране. Как он в тот же вечер собрал чемодан, написал хозяйке квартиры и, молниеносно наполняясь пьянящей нетерпеливой радостью, спустился на улицу – ждать такси. Каждый день, смотря в мутноватое от пыли окно, Саша отправляла безымянного, расплывчато-незнакомого жильца за границу. Но он по-прежнему стоял на рельсах – неподвижно, отрешенно, глядя вдаль. В зыбкую рассветную даль.

По ночам Саша просыпалась от гремящего товарного поезда. Не бесконечно длинного, по-тушински тяжеловесного, лениво волочащего грузное составное тело, а быстрого, легкого, уверенного. Проносящегося мимо за несколько оглушительных хлестких секунд. Иногда вместе с грохотом вагонов раздавался поездной гудок. Острый и щекотный, он словно летел прямо под ребра и пролетал насквозь. Не открывая глаз, Саша представляла, что уносится куда-то вместе со стремительным составом. Что лежит на крыше вагона и мчится сквозь растрепанную ветреную ночь. Почти одновременно внутри дергалось болезненно-горькое удивление самой себе: ведь она уже в Анимии, в Эдеме своего детства. Куда же ей уезжать? Зачем продолжать путь? И тем не менее как будто смутно хотелось ехать куда-то дальше. Или куда-то, где она уже была?.. Приподнимаясь на локтях и видя за окном темную неподвижность, замерший зрачок ночного неба, Саша невольно вздыхала. Чувствовала, как в груди все сжимается. Как затем перекатывается жгучая волна неясной подспудной тревоги. Какой-то странной неуспокоенности, бесприютности. Саша снова ложилась, закрывала глаза, прижимала колени к животу. И принималась ждать следующего поезда. Следующей возможности «уехать».

Но потом наступало утро, через окно начинала мягко струиться бархатистая синь. Под тяжестью прошедшей ночи Саша лежала на разложенном икеевском диване, словно полумертвая стрекоза, придавленная к подоконнику. Думала, что все ночные поезда унеслись в невидимые, неведомые пространства, а она – вместе с комнатой – осталась на месте. Глядя, как по потолку ползет стебель утреннего света, как невесомо блестит в углу паутина, Саша с тоской представляла, что ей никогда не удастся отсюда уехать. Что эта квартира с бежевыми стенами и плиткой под ламинат станет для нее однокомнатным глухим тупиком.

Сны у Саши стали дурными и навязчивыми. Несколько раз ей снилось, что она сидит на вокзальной площади возле фонтанного павлина и вдруг к ней подбегает Виталик. У Виталика странное, перекошенное от ненависти лицо. Взгляд сочится каким-то диким