Она взглянула на тридцать первый дом.

Лицо мистера Бэнерджи в окне медленно озарилось, когда он увидел, что Нора жива и здорова. Он улыбнулся и губами произнес «спасибо», словно простой факт ее жизни был чем-то, за что ему нужно быть благодарным. Завтра она найдет денег, сходит в садовый центр и купит ему растение для клумбы. Может, наперстянку. Она уверена, что он любит наперстянки.

– Нет, – ответила она, посылая ему воздушный поцелуй, – это вам спасибо, мистер Бэнерджи! Спасибо вам за все!

И она улыбнулась шире, а его глаза светились добротой и заботой, и Нора вспомнила, каково это – заботиться и принимать заботу. Она последовала за братом в квартиру и начала прибираться, перед этим взглянув на ирисы в садике мистера Бэнерджи. Она не ценила цветы прежде, но теперь ее восхищал их поразительный пурпурный цвет. Как будто цветы заключали в себе не просто цвет, но некий язык, сообщение, дивную цветочную мелодию, столь же сильную, как произведения Шопена, и безмолвно передавали захватывающее величие самой жизни.

Настоящее откровение – обнаружить, что место вашего спасения и есть то самое, из которого вы бежали. Что тюрьма – это не пространство, а образ мыслей. И самое странное открытие, которое совершила Нора: из всех расходящихся вариаций себя, которые она пережила, самые радикальные перемены случились именно в этой жизни. В той, с которой она начала и которой закончила.

Главная и самая глубокая перемена случилась не оттого, что она стала богаче или успешнее, или знаменитее, или оказалась среди ледников и белых медведей Шпицбергена. Это случилось, когда она легла в ту самую постель в грязной сырой квартирке с полуразвалившимся диваном, юккой и маленькими кактусами в горшочках, с книжными полками и неоткрытыми руководствами по йоге.

Там стояло то же электропиано и книги. Чувствовалось то же печальное отсутствие кота и работы. Оставалась та же неизвестность касательно того, что ждет ее впереди.

И все же все было по-другому.

Все было по-другому, потому что она больше не считала, что должна просто воплощать мечты других людей. Она больше не думала, что обязана стать воображаемой идеальной дочерью, сестрой, партнершей, женой, матерью, работницей или кем-то еще – напротив, она готовилась быть просто человеком, исполнять собственное предназначение и отвечать перед самой собой.

По-другому, потому что она осталась жива, хотя и побывала на грани смерти. И это был ее выбор. Выбор жить. Ведь она прикоснулась к необъятности жизни и в этой необъятности увидела возможность не только того, что она может сделать, но и что почувствовать. Были другие шкалы, другие мелодии. Не просто линия от легкой до умеренной депрессии, припорошенная случайными всплесками отчаяния. Это вселяло в нее надежду и даже простую сентиментальную благодарность за возможность быть здесь, зная, что в ней есть потенциал для наслаждения сияющим небом и посредственными комедиями Райана Бейли, для счастья, когда она слушает музыку, беседы и биение собственного сердца.

По-другому, потому что, помимо всего, тяжелая и печальная «Книга сожалений» благополучно сгорела дотла.

– Привет, Нора. Это я, Дорин.

Нора была рада слышать ее, поскольку как раз писала объявление об уроках игры на пианино.

– О, Дорин! Позволь мне извиниться, что пропустила в тот день занятие.

– Дело прошлое.

– Ну, я не хочу вдаваться в подробности, – продолжила Нора на одном дыхании, – но лишь хочу сказать, что такое больше не повторится. Обещаю, в будущем, если вы с Лео захотите продолжать уроки, я буду дома вовремя. Я вас не подведу. Я полностью пойму, если вы не захотите, чтобы я преподавала Лео. Но я хочу, чтобы вы знали, что у Лео выдающийся талант. Он чувствует инструмент. Он может сделать карьеру в музыке. Поступить в Королевское музыкальное училище. Итак, я просто хочу сказать, что, если он не продолжит уроки со мной, я бы хотела, чтобы вы знали: на мой взгляд, он должен продолжать где-то еще. Это все.

Наступила долгая пауза. Только шуршание статического телефонного дыхания. А потом:

– Нора, милая, все хорошо, ни к чему этот монолог. По правде, мы были в городе вчера, мы вдвоем. Я покупала ему гель для лица, и он сказал: «Я ведь еще буду заниматься пианино?» – прямо в Boots. Можно мы начнем сначала на следующей неделе?

– Серьезно? Потрясающе. Да, жду на следующей неделе.

Закончив разговор, Нора села за клавиши и сыграла мелодию, которую никогда не играла прежде. Ей нравилось то, что она исполняет, и она пообещала себе запомнить ее и придумать для нее слова. Может, ей стоит сочинить настоящую песню и разместить ее в интернете. Может, она напишет несколько песен. А может, она подкопит денег и подаст заявку в магистратуру. А может, и то и другое. Кто знает? Играя, она оглянулась и увидела свой журнал – тот, что купил для нее Джо, – открытый на странице с фотографией вулкана Кракатау в Индонезии.

Парадокс вулканов в том, что они – одновременно символы разрушения и жизни. Как только поток лавы замедляется и охлаждается, она застывает, а потом со временем крошится и становится почвой – богатой и плодородной.

Она была не черной дырой, решила Нора. Она была вулканом. И, как и вулкан, она не могла убежать от самой себя. Ей придется остаться здесь и возделывать свою пустыню.

Она могла бы посадить лес внутри себя.

Миссис Элм выглядела гораздо старше, чем в Полночной библиотеке. Ее седые волосы стали совсем белыми и тонкими, лицо уставшим и испещренным морщинами, руки пятнистыми от старости, но она так же любила шахматы, как и много лет назад в библиотеке школы Хейзелдин.

В доме престарелых «Дубовый лист» была шахматная доска, но с нее требовалось смахнуть пыль.

– Никто тут не играет, – пожаловалась она Норе. – Я так рада, что ты пришла повидаться. Такой сюрприз.

– Ну, я могу каждый день приходить, хотите, миссис Элм?

– Луиза, прошу, зови меня Луиза. А у тебя нет работы?

Нора улыбнулась. Хотя всего двадцать четыре часа прошло с тех пор, как она попросила Нила повесить объявление в «Теории струн», ей уже обзвонились люди, желающие брать уроки.

– Я учу играть на пианино. И помогаю в приюте для животных по вторникам. Но у меня всегда найдется часок… И, если честно, мне тоже не с кем играть в шахматы.

Усталая улыбка осветила лицо миссис Элм.

– Что ж, это было бы приятно, – она выглянула из окошка своей комнаты, и Нора проследила за ее взглядом.

Там шли человек и собака, Нора узнала их. Дилан выгуливал бульмастифа Салли. Ту самую, тревожную, с ожогами от сигарет, которой она понравилась. Она задумалась, не разрешит ли ей хозяин квартиры завести собаку. Ведь согласился же он на кота, в конце концов. Но придется подождать, пока она сможет заплатить за квартиру.