— Тогда ждите…

Паренек убежал, исчез темноте… И снова послышался вой!

— Черт… — нервно передернула плечами Олеся. — Интересно, эти твари в темноте видят?

— Очень может быть!

— А… а зарядов что, совсем не осталось?

— Увы!

Вот снова вой… уже, кажется, где-то совсем рядом с площадью… И опять тишина. И — вдруг — треск мотоциклов!

Они вылетели из темноты под призрачный свет фонарей — два «Восхода», «Ява» и «Чезет».

Митяй спрыгнул с сиденья «Явы»:

— Садитесь! Довезут. Только быстрее, им бы вернуться к утру.

Патлатые мотоциклисты дружелюбно скалились:

— Слышь, Митяй? А где твои друзья-то?

Беглецы переглянулись. Ну конечно! Их же видел только юный художник, а вот эти ночные мотоциклисты, обычные, без всяких претензий, парни — нет!

— Выбрасывайте тапки, очки… — тут же сообразил Макс. — Там, за магазином, «запорожец»… А я пока тут…

— Угу! — понятливо кивнул инженер. — Ждем у почты.

— Слышь, Дмитрий, тут такое дело… Мы уже такси вызвали, ну, из города. Вот машина и приехала… Хочешь — с нами езжай, но лучше на мотоцикле, у нас народу много… А там, у города, у самолета, встретимся, хорошо?

Тихомиров отошел в темноту и, выбросив ремень, растворился в ночи.

— Ммм… Хорошо… Парни, мне только Мишка нужен. До самолета довезешь, Миха?

— Да довезу, сказал же! Садись давай… Слушай, а с кем это ты сейчас разговаривал?

* * *

Ушастый «запорожец» цвета белой ночи, треща двигателем, уже выворачивал из-за магазина. Увидев бегущего Макса, инженер притормозил, гостеприимно распахнув дверцу:

— Прошу, такси подано!

— Долго возились? — плюхаясь на сиденье, спросил молодой человек.

— Пфф… — Петрович презрительно усмехнулся. — Эти «запорожцы»… Понимаешь, в те времена машины вообще не закрывали, как, впрочем, и квартиры, разве что на ночь. Ну, а если б кто себе стальную дверь вздумал поставить или, скажем, решетки на окна, сказали бы точно — чокнутый!

Вывернув на шоссе, Петрович прибавил скорость, и вскоре огни поселка остались далеко позади. Как и жуткий утробный вой!

Вой, впрочем, быстро приближался.

— Чего это они, снова нас почуяли что ли?

— Не знаю… Наверное, заметили, как Максим садился. Теперь бегут сзади. Бегите, бегите… Макс, где тут поворот на Огоньково?

— А зачем нам поворот? — Тихомиров устало улыбнулся.

— Ну… там же поляна… цветы.

— Цветы с поляной и на Светлом озере есть, — весело пояснил молодой человек. — Вот туда и поедем. А глупые чудища пускай себе на ферму скачут — туда им и дорога!

— Макси-и-им! — обрадованно закричала на заднем сиденье Олеся. — Дай я тебе поцелую!

Через сорок минут они уже были у самолета — зеленого Ил-2 на постаменте из железных труб.

Только теперь, когда вой голодных чудищ остался далеко позади, Тихомирова отпустило.

— Кстати, Петрович, а мы Светлое-то уже проехали. Зачем?

— Как это зачем? — возмутилась девушка. — Нас у самолета человек ждет — забыли? Вон он, кстати, стоит… Тормозите, тормозите, Григорий Петрович. Ну, Макс, думай, как теперь перед пацаном оправдываться будем?

— Да придумаем что-нибудь, главное — от тварей этих избавились! — Максим лениво вылез наружу и, увидев маячившего у памятника парнишку, помахал рукой:

— Эй, Айвазовский, привет!

— Напрасно кричишь — он же тебя не слышит. — Олеся усмехнулась. — Возьми, вон, расческу… здесь, на заднем сиденье, нашла.

— Давай…

Вот я пришел, тихоня сирый,

Богат покоем глаз моих,

Кто в городах живет больших —

Меня нашли незлобным, мирным.

Поль Верлен

— Ну, братцы, до встречи! — Прощаясь, инженер протянул было руку, но потом распахнул объятия, обняв сначала Олесю, потом Максима. — Удачи вам.

— И тебе удачи, Петрович. Помни про Хмыреныша.

— Не бойтесь, не забыл.

Махнув рукой, Григорий Петрович поправил висящее на плече ружье и быстро зашагал в Калиновку.

Немного постояв, молодые люди пошли прямо по шоссе — к самолету, в город. От радужной полянки с цветиками-семицветиками до шоссе беглецы шли вместе, а теперь вот настала пора расстаться.

За лесом, над Светлым озером, уже занимался желто-туманный рассвет.

— Тепло как, — взяв Макса под руку, улыбнулась Олеся. — Здесь что, уже лето? Неужели мы так долго отсутствовали?

Тихомиров посмотрел вдаль:

— Кто его знает, как течет время в зазеркалье. Хотя… — Он бросил взгляд на придорожную канаву, заросшую бурной зеленью. — Что это там за цветочки? Подснежники, кажется.

— Да, подснежники. — Девушка замедлила шаг, наклонилась. — А вон там, в канаве — снег.

— Значит, май, — задумчиво промолвил Максим. — Не так уж долго мы и шлялись.

— Хорошо, что все хорошо закончилось. — Олеся поправила волосы. — Только немного совестно — художника-то мы все-таки обманули. А он, бедняга, надеется… чуть ли не на персональную выставку.

— Ага, лучше, конечно, было его на съедение оставить, — усмехнулся молодой человек. — Тогда этот Айвазовский на нас уже точно не смог бы обидеться.

Олеся вдруг сунула руку в карман кофточки, вытащила сложенный вчетверо листок, развернула…

— «Обнаженная в солнечном свете» — так, кажется, это называлось бы у Ренуара, — заглянув девушке через плечо, тихонько засмеялся Макс. — Или «Большая купальщица»!

— Почему большая-то?

— Ой… а грудь-то как тщательно выписана! — Тихомиров лукаво прищурился. — Ну совсем как настоящая… давай-ка сравним…

Рука его скользнула Олесе под кофточку, нащупав упругий сосок…

— Отстань…

— То есть как это — отстань? — Максим уже расстегивал последнюю пуговицу.

Надо сказать, девушка не особенно и сопротивлялась, больше делала вид:

— Ну… ну, не здесь же!

— А почему не здесь? Смотри, тихо тут как, спокойно… Пошли-ка во-он к тем елкам.

— Так они ж колючие!

— А мы стоя…

— Черт… Умеешь же ты уговаривать…

С разбега перепрыгнув канаву, Максим обернулся, дал руку Олесе, помог перебраться, притянул к себе, обнял, покрывая жаркими поцелуями шею и грудь…

— А ну-ка наклонись, милая…