никейского вероучения как Аполлинарий Лаодикийский, Афанасий, Василий Великий и Григорий Богослов, для его дискредитации[527]. Данный пример демонстрирует полное непонимание арианскими богословами сущности троического учения I Вселенского Собора. Максимин, пересказывая никейское вероучение и последовательно перечисляя свойства Трех Лиц Троицы, как бы пытается представить Их в качестве последовательных модусов Одной Личности Бога, совершенно не воспринимая того, что согласно учению Никейского Символа, раскрытому в богословии св. Афанасия Александрийского, по очень точному выражению протоиерея Г. Флоровского, «из отношений Отца и Сына должна быть исключена всякая последовательность, всякая «продолжительность» или «расстояние» между ним. Здесь полная и всесовершенная совечность»[528].

Отрицая Божественность Святого Духа, о котором не говорилось на Аквилейском Соборе, Максимин полемизирует с решениями Александрийского Собора 362 г., Римского Собора 372 г., противопоставляет свое учение Томосу папы Дамаса 378 г., не признает символ Сирмийского Собора 378 г., который называет «изъявлением нечестия»[529]. Он пытается противостоять целому ряду догматических определений, поддерживая Палладия, поставленного в тупик в Аквилее, не желая перевести полемику из философской плоскости в плоскость мистическую, опытную, где только и возможно «эмпирически» познать тот факт, что «…если бы Дух Святый был тварь, то нам не возможно было бы приобщиться Бога: “сочетавались бы мы с тварью и соделывались бы чужды божественного естества, как нимало его не причастные”»[530].

Продолжая свою апологию Палладия, Максимин приводит так называемое послание Авксентия Доросторского, одного из арианских богословов той эпохи. Как отмечал Р. Гризон, Максимин верил в весьма фантасмагорическую теорию, согласно которой Палладий и Секундиан встретились после Аквилейского Собора с готским епископом Ульфилой в Константинополе, где пытались получить от императора разрешение на созыв нового всеобщего Собора восточных[531]. Бесспорно, что подобное обстоятельство весьма определенно говорит о том, что ариане не смирились с полным поражением, в конце концов понесенным на Аквилейском Соборе, и стремились взять реванш, хотя бы в воображении.

Далее в продолжении сочинения Максимина, а именно в следующем за комментарием послании Авксентия Доросторского возникают многие интересные сюжеты, напрямую не связанные с рассмотрением деяний Аквилейского Собора, но явственно поражающие своей маргинальностью и чисто сектантским сознанием исключительности арианства как явления, существующего в лице своих адептов уже вне Вселенской Церкви. Арианство, представленное после Аквилейского Собора в трактате Максимина, есть уже не то претендующее на универсальность и всеобщность «учение о Едином Боге», своей простотой соблазнившее столь многих во второй четверти IV столетия. В частности, все, что связано с изложением арианского учения, именуется не иначе как christiana professio или diuinum magisterium Arii (христианское изъявление, божественное наставление Ария). Никейское вероучение обозначается как omousianorum demoniorum doctrina (учение омоусианских демонов), помимо прочих подобных наименований. Мало того, даже мировоззрение малоазийских епископов, учивших о подобосущии Сына Отцу, названо в послании как omoeusianorum error (заблуждение омиусиан). Вероучение, представленное в этом документе, является одной из форм рассмотренного выше «Исповедания» Ульфилы, а в качестве столпа веры предстает сам готский епископ Ульфила, о жизни которого и о преследовании со стороны готского короля Атанариха рассказывается очень подробно[532]. Вышеупомянутые подробности комментариев Максимина свидетельствуют о том, что именно Аквилейский Собор явился на Западе тем рубежом, после которого осужденное арианство, будучи уже не в состоянии претендовать на реальную победу в Церкви, стало выделяться в группу схизматических церквей, объединенных своим специфически арианским преданием.

Возвращаясь к рассмотрению деяний Аквилейского Собора, следует отметить, что дискуссия 3 сентября, зашедшая в тупик, требовала быстрого кардинального разрешения, особенно после того как Палладий в сорок первой главе деяний отказался отвечать на вопрос св. Амвросия относительно того, умаляет ли Божественное достоинство Сына Его Крестная Смерть, и о правомочности применения к Сыну Божию наименования «совершенного творения». Палладий также начал требовать привлечения своих арианских ответчиков – эксцепторов, одновременно свидетельствуя, что будет отвечать только на Соборе, общем с восточными епископами. Некоторые из сторонников св. Амвросия были уже склонны уступить Палладию, а именно – епископ Плацентии Сабин бросил фразу: «Adducat suos exceptores»[533] («Пусть он приведет своих эксцепторов»).

Тогда, как следует из деяний, св. Амвросий, поддерживая Евсевия, епископа Бононии, пытавшегося призвать к ответу в начале дискуссии молчавшего епископа Секундиана, обратился к пресвитеру Атталу, надеясь, что тот, обвиненный в отступничестве от Православия, будет более цельно отвечать на вопросы Собора. Однако, несмотря на доводы предстоятеля Плацентии Сабина и аквилейского пресвитера Кромация, Аттал уклонился от ответов. Было очевидно, что партия Палладия придерживается согласованного образа действий. А между тем надвигалась кульминация заседания, ибо Палладий со своими сторонниками могли в любой момент удалиться; тогда пришлось бы осудить их заочно, что в значительной степени обесценило бы подобное осуждение как перед папой Дамасом, так и перед императором, и епископы-ариане скорее всего остались бы на своих кафедрах. В ответ на требования светских слушателей, выраженных теперь Палладием[534], св. Амвросий – несмотря на то, что мог бы уже многократно отлучить обвиняемых от Церкви – предпринял последнюю попытку, надеясь призвать Палладия именно к богословскому диалогу, словно еще существовал шанс избежать анафематствования.

Доводы Амвросия кажутся весьма внутренне целостными и прямыми. Предстоятель Медиоланской Церкви обратился к Палладию с такими словами: «Veneras tractaturus, sed posteaquam obiectam tibi uidisti Arrii epistulam, quam damnare noluisti, asserere autem non potes, idcirco nunc refugis et cauillaris. Plenarium ipsum recito ad singula. Dic utrum Christus creatus uideatur, aut «fuit quando non fuit» Christus, an uero semper fuit Unigenitus Dei Filius. Cum Arrii epistulam audieris, aut damna aut proba»[535] («Ты пришел с намерением обсуждать, но после того как увидел представленное тебе послание Ария, которое ты не пожелал осудить, но и признать не можешь, посему ты ныне уклоняешься и изворачиваешься. Я зачитываю по отдельности все полностью. Скажи, кажется ли, что Христос сотворен или «было, когда не был» Христос, либо же всегда был Единородный Сын Божий. Когда ты услышишь послание Ария, или осуди, или одобри»).

Однако Палладий ответил на слова св. Амвросия оскорблением «Cum impietatis te argui, te iudice non utor. Transgressor es»[536] («Так как я выяснил, что ты человек нечестия, я не общаюсь с тобой как судьей. Ты нарушитель»). После этого стало ясно, что богословский диалог практически сорван. Палладий продолжал настаивать на необходимости привлечение восточных епископов, делопроизводителей и обычных слушателей на Собор. Именно отвечая на эти требования, св. Амвросий, соглашаясь рассмотреть подробнее вопрос об альтернативных судьях, к которым взывал Палладий, высказал свой знаменитый принцип, согласно которому «Sacerdotes de laicis iudicare debent, non laici de sacerdotibus. Sed tamen quos iudices petas dicito»[537]