этой очевидной бессердечности к предположению, что Камилла способна на более страшную жестокость. Пусть она не была «слишком привилегированной, чтобы на нее давить», но определенно была «слишком привилегированной, чтобы злословить»: у нее было слишком много денег, она была слишком избалованна, и, что хуже всего, она держала эмоции в себе, не плакала. Сколько раз средства массовой информации описывали ее как «девушку с каменным лицом», «бесчувственную» или «холодную»? И ненавидели ее за это, ох как ненавидели.

Этому нашлось оправдание – конечно, я слышал его на званых обедах: мол, она «не рассказала правду». «Если вред ребенку причинил кто-то другой, то почему она об этом не сказала?» Мне понятна эта реакция, и я полагаю, что не один присяжный также споткнулся на этом и в итоге счел непреодолимым препятствием для голосования за невиновность.

Но сейчас представляется вполне вероятным, что могли быть веские и серьезные причины, почему она не чувствовала себя в состоянии «говорить правду». Как нас наверняка научила череда жутких случаев, порой правда слишком темна, чтобы ее рассказывать, она буквально не может быть выражена словами. Хотя в случае с Роуэн это остается лишь предположением. В данный момент ведется очередное полицейское расследование, которое, как мы все надеемся, расставит все точки над i. И, констатируя уже очевидное, скажу: кем бы ни была Камилла Роуэн, она не убийца. Она отсидела пятнадцать лет за преступление, которого никто не совершал, и должна быть освобождена.

• Тим Халстон, обозреватель

* * *

Адам Фаули

27 октября

12:15

– Мы нашли его, босс. Ребенка Камиллы… Мы нашли его. – Гис стоит у моей двери, наполовину запыхавшийся, с листом бумаги в руке.

– Где?

– В Станстеде[41]. Он прилетел из Италии девятнадцатого октября. Картер был прав – он янки. – Зачитывает с листа: – «Ноа Рэндольф Зайдлер, житель Нью-Йорка, родившийся в Великобритании». – Поднимает взгляд и тычет пальцем в бумагу: – Но вот главная бомба: местом рождения указана больница общего профиля Бирмингема и Солихалла. Дата – четырнадцатое сентября девяносто седьмого. Вот, – заканчивает он, протягивая листок. – Взгляни.

Я беру у него лист.

– Но это более чем за три месяца до рождения ребенка Камиллы… Совершенно ни о чем.

Он корчит гримасу:

– Знаю. Как и все остальное. Но, по крайней мере, это объясняет, почему Южная Мерсия не нашла его.

– Нам нужно связаться с больницей?

– Да, пока мы разговариваем, Бакстер уже это делает. Хочешь послушать?

– Да, – отвечаю я, – еще как хочу.

Следую за ним по коридору обратно в главный офис. Слухи явно опередили его, потому что вокруг стола Бакстера сгрудился народ. Хансен, Эв, Картер, Куинн. В данный момент во всей комнате идет только один телефонный разговор.

– Значит, у вас определенно есть запись о нем? – говорит Бакстер, делая пометки в блокноте. – Понял… А имена родителей? – Снова что-то строчит в блокноте. – И когда его выписали?

Выражение его лица меняется, наступает тишина, и он вновь что-то пишет, на сей раз быстрее.

– И вы в этом абсолютно уверены?

Пауза.

– Да, понимаю… Вы можете отправить мне по электронной почте копии всего, что у вас есть? Замечательно, спасибо за помощь.

Он кладет трубку, делает глубокий вдох и смотрит на меня:

– Ноа Зайдлер появился на свет в три сорок пять ночи четырнадцатого сентября девяносто седьмого года. Он был недоношенным, родился на семь недель раньше срока с серьезными проблемами с дыханием и был немедленно переведен в отделение интенсивной терапии для новорожденных, где его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких.

Похоже, я знаю, к чему идет дело, и мне это не нравится…

– Он пробыл там несколько недель и, согласно записям, пошел на поправку. Двадцатого декабря его перевели в общее педиатрическое отделение. Затем внезапно, ни с того ни с сего, на следующий день у него случился тяжелый рецидив, какой-то припадок, и он перестал дышать… – Бакстер сглатывает комок. – Он умер в два тридцать ночи. Все произошло так быстро, что родители даже не успели приехать.

Лицо Гиса бледнеет. У него был недоношенный ребенок. Как и у меня…

– Вот дерьмо, – бормочет Гис себе под нос. – Бедняга…

– Что известно о его родителях?

Бакстер просматривает свои записи.

– Дэвид и Рене Зайдлер. Адрес на тот момент в Эджбастоне, хотя оба американцы. В больничных записях он значится как «преподаватель», а она как «доктор»[42], так что один из них… или они оба могли быть здесь преподавателями. Если это так, мы найдем их довольно легко.

Воцаряется долгое молчание. Все мысленно передвигают фрагменты мозаики, пытаясь понять, как сейчас выглядит картинка.

Первым нарушает молчание Куинн:

– Значит, Зайдлеры взяли ребенка Камиллы?

Эв пристально смотрит на него.

– Или купили, – мрачно говорит она.

Но Томас Хансен качает головой:

– Бессмыслица какая-то… Если Камилла отдала им ребенка, за деньги или бесплатно, почему она честно в этом не призналась, когда полиция Южной Мерсии впервые допросила ее? Зачем было сочинять эту нелепую историю про «Тима Бейкера»?

Эв кивает:

– Ты прав. Даже если это было незаконное усыновление, не лучше ли было это признать, чем загреметь за решетку за убийство?

– Что, если Зайдлеры похитили его? – говорит Куинн. – Женщина увидела в кроватке ребенка… Она горевала, возможно, страдала послеродовой депрессией…

– Тоже полная бессмыслица, – прерывает его Бакстер, скрестив руки на груди. – Если ребенка похитили, почему Роуэн не сообщила об этом сразу же?

– Может, она была рада избавиться от него? Что, если она все равно планировала отдать его на усыновление, поэтому подумала: «Фиг с ним, так будет меньше хлопот»?

Они говорят о ребенке, как о подержанном велосипеде. Но это не потому, что бесчувственны, а потому, что следуют логике дела. Если так вела себя Камилла Роуэн, если она так думает, значит, они должны думать точно так же. Даже если это леденит сердце.

– Ну хорошо, – говорит Бакстер, – я могу понять ее реакцию в то время, но, как говорит Эв, что насчет последующего времени, когда ее арестовали? Почему она тогда не призналась в том, что произошло?

Куинн пожимает плечами:

– Может, думала, ей не поверят?

Бакстер фыркает:

– Да, верно. И все эти враки о Тиме Бейкере явно были лучшим вариантом?

– Точно мы знаем одно, – тихо говорю я, – чем больше мы узнаем о лжи Камиллы, тем больше в ней окажется правды. Возможно, между Зайдлерами и Тином Беккером есть какая-то связь.

На физиономии Бакстера написан скепсис:

– Беккер ничего не сказал на этот счет. И, в общем, не похоже, что он что-то скрывал. По крайней мере, мне так не показалось.

– Мне