это сейчас, может показаться, что его хватка слишком крепка, а их улыбки слишком натянуты, но тогда никто не подумал, что это странно, потому что все знали, через что они прошли.

Вернее, думали, что знали.

– Не сходится, – говорит он уже упрямо, вновь указывая на первое фото. – Взгляни.

Ей это не нужно. Она знает, о чем он говорит. Яркая земляничная родинка на лбу ее сына. Та, которая, как ей сказали, со временем исчезнет; та, о которой она даже не беспокоилась, потому что это была такая мелочь, сущая ерунда по сравнению со всем остальным, с чем они имели дело.

Она сглатывает комок.

Он наблюдает за ее лицом.

– Я погуглил про них… На то, чтобы они исчезли, могут уйти годы. – Он берет другую фотографию. – Но вот: самое большее два месяца, и вообще ничего нет. Как будто никогда не бывало.

Он все еще смотрит на нее, ожидая, что она станет это отрицать, ожидая какого-то объяснения. Но она молчит.

– Это не я, ведь так? Тот малыш в больнице. Это Ноа, но не я.

Она смотрит на него, ожидая гнева, ярости, непонимания.

Но его глаза полны слез.

– Кто я, мама?

* * *

АФ: Что вы сказали?

РЗ: Я сказала ему в точности то, что когда-то мне сказал его отец. Что мы его спасли. Это было все, что я когда-либо знала.

АФ: Как он отреагировал?

РЗ [вздыхает]: Он мне не поверил. Хотел пойти прямо к отцу и потребовать правду. Сказал, что ему всю жизнь лгали. Он хотел знать, откуда он родом, кто его «настоящие» родители.

АФ: Должно быть, это было больно.

РЗ: Еще как! Но я не винила его. Он был прав: мы ему лгали. Из любви к нему и ради него самого. Но тогда он видел только одно: ложь.

АФ: А с вашим мужем он разговаривал?

РЗ: Нет.

АФ: Вы уверены? Ноа никогда не говорил с ним об этом?

РЗ: Дэвид к тому времени уже был в хосписе. Ему давали так много обезболивающих, что он едва узнавал меня. Вероятно, даже не понял бы, что сказал Ноа. И я не хотела, чтобы он умер с этой мыслью. Так что я взяла с Ноа обещание ничего ему не говорить.

КГ [нерешительно]: И я полагаю, что вы не хотели, чтобы последние дни вашего мужа были усугублены возможностью судебного преследования? Я имею в виду, нельзя вот так запросто «спасти» чужих детей. Даже если вы не знали точно, что сделал Дэвид, то почти наверняка понимали, что он совершил преступление. Вернее, вы оба.

РЗ [тихо]: Я понимала, да.

АФ: И когда именно все это было?

РЗ: В августе прошлого года. В августе 2017 года.

АФ: А через четырнадцать месяцев Ноа летит в Великобританию, и к этому времени он, очевидно, уже точно знает, кто он и кого ищет. Как он узнал?

РЗ: Понятия не имею.

* * *

3 июня 2018 года, 22:15

175 по Туссен-стрит, Бруклин-Хайтс, Нью-Йорк, 11201

Он откидывается на спинку стула и смотрит на экран. Не ожидал, что это будет так легко.

Он сдержал свое обещание. Ни разу не заговорил с отцом. Он думал об этом раз или два, но один только его вид в постели, эта кожа, словно желтая бумага… Он не смог заставить себя это сделать. А потом отец умер, и на какое-то время все полетело к чертям. Нет, он подумывал о том, не попытаться ли откопать какую-то информацию об этом ребенке на фото. Но чем больше он думал об этом, тем больше была вероятность того, что правда – какой бы та ни оказалась – в конечном итоге обрушит на него целую кучу дерьма, а он просто не мог так поступить с матерью. Не тогда, не в том состоянии, в котором она была. И он остановился.

На какое-то время.

Но потом в голову полезли другие мысли. Откуда у них была такая уверенность, что его родная мать от него отказалась? Она знала, где он? Что, если они его вообще не «спасли»; что, если украли?

И он начал поиски. Потому что, если такое действительно произошло, он мог бы что-то найти. Если его мать отказалась от него добровольно, то, вероятно, ему ничего не найти. Но если его похитили – если он у нее пропал, – то должен был остаться след. Поиски, история…

Преступление.

И оно было. Он нашел его. Только это оказалось совсем не то, что он ожидал. Не похищение, не просьба присмотреть за ребенком пять минут, после чего тот исчез.

Убийство.

Его настоящая мать отбывает срок за его убийство.

Потому что женщина, которую он видит на экране компьютера – запуганная, измученная, заклейменная как детоубийца, – его мать. Это точно она.

Уж слишком много совпадений. В последний раз мальчика видели 23 декабря 1997 года, и его так и не нашли. Мальчик родился в той же больнице, что и он. Родимое пятно, которое чудесным образом исчезло. Все сходится. Даже тот факт, что он не похож ни на одного из своих родителей и никогда не был похож.

И вот теперь она в тюрьме. Его мать…

Он тянется к клавиатуре и делает еще один запрос. Отследить заключенного в Великобритании, похоже, довольно легко. Писать им тоже легко.

Самое сложное – понять, что сказать.

* * *

AФ: Вы в курсе, что мы установили личность биологической матери Ноа?

РЗ: Эта женщина – Камилла Роуэн. Да, я в курсе.

АФ: Вы ее знаете?

РЗ: Нет.

AФ: Может, вы когда-нибудь встречались с ней? В больнице? Вы были там примерно в то же время.

РЗ: Мы были в отделении интенсивной терапии новорожденных. А она, скорее всего, в главном отделении. Больница большая. И в любом случае мы были там не для того, чтобы заводить с кем-то дружбу, мы почти ни с кем не общались.

АФ: Ваш муж мог познакомиться с ней? Например, в кафетерии или у кофейного автомата?

РЗ [вздыхает]: Думаю, мог. Хотя, насколько я понимаю, она пробыла там не очень долго, и времени было не так уж и много. Дэвид определенно никогда никого не упоминал. Как я уже сказала, мы просто сосредоточились на Ноа…

КГ: Но вы не исключаете, что они могли встретиться?

РЗ: Полагаю, что да – хотя как…

AФ: В тот день, когда умер ваш сын – 21-го, – вы были в больнице в последний раз?

РЗ: Да. Я