Я сажусь, даю измученным легким наполниться воздухом. Но с ним еще не покончено. Прайс стоит на четвереньках, пытается подняться на ноги, шатаясь из стороны в сторону. Собрав оставшиеся силы, я переваливаю его на спину и сажусь сверху.

Палка у меня в руках. Пальцы смыкаются на ней, я поднимаю ее высоко. Его голова поднимается из воды, и в глазах наконец читается страх. Я давлю еще и еще, пока он сопротивляется и брыкается, но теперь он слабее, он слишком слаб, чтобы отбросить меня. Грязный рот распахивается в беззвучном крике, но воздух не вырывается из него. Только вода.

Все стихает. Ничто больше не тревожит воду.

Это уловка. Я достаточно умна, чтобы не попасться на нее, умна, как любой мужчина. Я давлю еще и еще. Он вскочит, стоит мне сдвинуться. Продолжаю давить на него коленями, пока вода все прибывает.

Я жду, смотрю и жду.

Застывшие глаза не отрываются от ночного неба. Из грязного рта вырывается беззвучный крик, он все длится и длится.

Вода спокойна, Прайс неподвижен. Нужно сдвинуться с места или вечно лежать рядом с тем, кого я ненавижу больше всего на свете.

С трудом слезаю с него и ковыляю обратно по грязи к иве. Он должен быть мертв, но я не смею отвести взгляд от носка ботинка, выглядывающего из воды. Пока он в поле зрения, я в безопасности.

Нет, я не в безопасности, еще нет. Здесь его может увидеть кто угодно. Его найдут – и что тогда будет со мной? Из-за этого чудовища меня повесят?[22]

Вокруг меня одна вода, но слева виднеется навес, а под ним темная глубокая заводь. Почти по пояс в болоте я выталкиваю Прайса и перекатываю его тело туда. Руки болят. Не смогу это сделать. Просто не смогу. Вода ледяная, но с меня катится пот от ужаса перед содеянным, от страха при мысли о петле висельника. Выпрямляюсь и расправляю плечи. Еще одно усилие – и здесь уже начинается склон, он скатывается легко, соскальзывает в пустоту. Словно ее подготовили специально для него, так хорошо он туда помещается. Я заталкиваю тело ногами, впихивая его на место, а затем наваливаю сверху камни и ветки, чтобы спрятать его. Он полностью скрыт. Никто никогда его не найдет. Юбки тянутся за мной по воде и грязи, и наконец я выбираюсь на сухой участок. Болит каждый сантиметр тела. Усталость уже достигла такой степени, что мир расплывается перед глазами. Вместо дерева я вижу сразу два, и они дрожат и качаются, отказываясь стоять смирно.

Я моргаю и перевожу взгляд на мерцающую воду.

– Ты умрешь во грехах своих, – говорю я.

И смеюсь.

Глава 32

Ночь наполнена холодом и мраком, как и мой разум. Я сижу, положив голову на грубую кору ивы. Веки смыкаются, и меня увлекает в ад.

Деревья шелестят, ветки ломаются. Пестрые цвета дрожат и вспыхивают, скользят по воде. Приближаются шаги. Я вглядываюсь в гущу деревьев. Странные это деревья – они раскачиваются, шипят и шепчут друг другу секреты.

– Гарри? – Вместо слов у меня вырывается хриплое карканье. – Гарри?

Это он. Моя любовь. Он оборачивается. Нет, это доктор. Он держит что-то, что-то завернутое в одеяльце, с которого свисают водоросли. Я кричу ему.

– Доктор!

Он улыбается, а в руках у него черные гнилые зубы. Зубы Прайса.

Он держит в руках мою девочку. Она плачет. Она узнает мой голос, и я зову ее по имени.

– Вайолет!

Доктор отворачивается к деревьям, и они исчезают. Эхо разносит мой крик. Я задерживаю дыхание на случай, если Прайс выберется из воды узнать, в чем дело. Прайс да еще и доктор – это уже слишком. Стараюсь не дышать и прислушиваюсь. Доктор прячется среди тех деревьев, хочет затаиться. Он не знает, что я слышу дыхание собственного ребенка. Он не знает, что я чувствую ее. Нас связывает невидимая связь, меня и мое дитя, мы – одна плоть. Она поблизости, так близко. Сердце переполняет радость. Я знала, что она не погибла, я знала. Поднимаюсь на ноги. Она плачет, испугавшись темноты и холода, испугавшись доктора, и его бесцветных глаз, и зловещих вспыхивающих огней. Там, вот он там впереди, прячется среди деревьев спиной ко мне. Я вижу глаза моего ребенка, они заглядывают в мои.

Не хватает совсем немного, чтобы дотянуться до нее, почти могу коснуться ее кончиками пальцев. Доктор беззвучно удаляется, как призрак, растворяется в тумане, когда я приближаюсь. Он появляется за моей спиной, только чтобы исчезнуть снова, когда я протягиваю руки. И снова он возникает и исчезает, возникает и исчезает, и мне приходится кружиться, пока меня наконец не начинает мутить.

– Вайолет.

Я спотыкаюсь и падаю, выставляя руки, чтобы спасти уже себя.

Ее плач становится громче. Она узнает меня, она узнает меня.

Теперь я ступаю легко, каждый шаг делаю осторожно. Нужно двигаться так же беззвучно, как и он. Нужно застать его врасплох. Он держит моего ребенка перед собой. Кладет ее на холодную землю. Нет, он кладет ее прямо в топь, посреди водорослей, вода покрывает ее ручки и ножки, он оборачивается и смеется. Громкий смех, почти хохот разносится по окрестностям и перерастает в яростный рев. Нет, этот рев принадлежит мне.

Он ускользает и исчезает среди деревьев. Но где мой ребенок? Там только болотные травы – вон там, где он положил ее, и вода.

– Нет!

Я бросаюсь прямо в трясину. Здесь глубоко и много водорослей, они цепляются за ноги и утягивают за собой. Грязь засасывает ноги, платье, тянет, тащит меня на дно. Я наклоняюсь, пытаясь нащупать ее под водой, ниже, еще ниже в почве под водой, но ее там нет. Я плачу, ищу и снова плачу, а потом слышу его смех. Он стоит на тропинке к церкви, и она снова у него на руках, с нее капает вода, тянутся водоросли. Завитки ее черных волос пропитаны водой, а ее глаза – это глаза Гарри мутного сине-зелено-серого цвета, и они прекрасны. Я протягиваю к ней руки, хоть она так далеко. Кончиками пальцев дотрагиваюсь до мягкой шали, в которую она завернута.

Меня