– Широкий? Я вижу, что вас беспокоит. Камера имеет свойство преувеличивать наши мельчайшие недостатки. Но у меня есть простое решение.

Взяв с подноса, где стояла косметика, тоненький тюбик, Дотти нарисовала на моей переносице едва заметную серебристую линию.

– Теперь я похожа на клоуна, – засмеялась я.

– Под правильным освещением – нет. И Джо у нас самый лучший. Никто, кроме него, не знает, как освещать лицо.

Дотти подмигнула. Меня впечатлила ее техника, а также то, что она на «ты» с моим режиссером, хотя вскоре я узнала: в Голливуде ко всем обращались по имени до самой смерти.

– Вот почему мы с ним ладим, – сказала она. – Может быть, он и медведь, когда не стоит за камерой, но когда стоит – он волшебник.

– Я тоже так считаю, – согласилась я, рассматривая себя в зеркале.

Теперь я выглядела по-другому. Щеки стали более впалыми – помогло ограничение в еде, – а искусно подрисованные карандашом брови, которые создала Дотти, изгибались, забираясь на лоб, что придавало мне томный, хотя и немного неестественный вид.

– Вам очень повезло, – продолжала гримерша, подкрашивая мне губы матовой темно-красной помадой, поверх которой наложила тонкий слой блестящей, как лак для ногтей. – Он так нахваливал вас всем. Заверял нас, что вы настоящая находка… – Дотти отступила назад, восхищаясь моим отражением. – И должна сказать, я с ним согласна. Это лицо затмит саму Гарбо.

– Студия серьезно намерена сделать меня ее соперницей? – удалось мне произнести, хотя рот сковало слоями помады.

Легкими прикосновениями пальцев Дотти добавила сверху прозрачного геля, чтобы увлажнить мои губы. Она не ответила на мой вопрос, но я решила, что, скорее всего, так и есть. Позже меня направили к стилисту по прическам, который взбил мои кудри в пену залакированных волн, как у Гарбо.

– Нам нужно осветлить их, – сказал этот чопорный, хорошо одетый мужчина, которому, как я подозревала, понравилось бы в «Силуэте». – В них слишком много рыжины. На пленке они будут выглядеть темными. А кудри, полагаю, следует завить щипцами. Но сегодня на это нет времени. На следующей неделе мы выберем момент для окраски и горячих процедур, если ваш режиссер это одобрит.

Если мой режиссер одобрит…

Фон Штернберг действительно нес за меня полную ответственность.

Много часов я позировала фотографу в роскошных платьях, которые восхитили меня, и наконец ослабла от голода. Завтрак под надзором фон Штернберга состоял из кофе и одинокого грейпфрута. Режиссер отвел меня в служебную столовую – кафетерий на студии, где актеры и члены съемочных групп питались, пока их работа шла на соседних звуковых сценах или в уличных павильонах. В столовой было пустовато, обеденное время уже миновало. Это меня разочаровало. Я надеялась хоть краем глаза увидеть кого-нибудь из хваленых талантов «Парамаунт» и подозревала, что фон Штернберг специально устроил все так, чтобы этого не произошло.

Пока мы жевали безвкусные гамбургеры, принесенные на подносе, он сообщил, что, согласно графику, мне предписано впервые появиться на публике во время ближайшей студийной вечеринки.

– Ассистент Шульберга, Дэвид О. Селзник, который на хорошем счету и идет в гору, обручился с дочерью Луиса Б. Майера, Ирен. «Парамаунт» устраивает прием в «Беверли Уилшир». Шульберг хочет представить вас там.

– А Гарбо разве не в «МГМ»? – спросила я, возбужденная мыслью, что, возможно, увижу ее.

– Да, – кивнул фон Штернберг и одарил меня одним из своих нетерпеливых взглядов. – Но ее там не будет. Это глупая вечеринка, а она звезда. – Режиссер многозначительно кивнул. – Однако многие другие важные в нашем деле люди будут присутствовать, включая актера, которого прочат на исполнителя главной роли в нашей следующей картине.

– Ох! Уже есть сценарий?

Я села прямее. До сих пор реальную работу мы еще не обсуждали.

– Пока нет, – махнул рукой фон Штернберг. – Он основан на романе о парижской проститутке, которая находит спасение в любви к иностранному легионеру. Я сейчас его переписываю.

– «Эми Джоли»? – спросила я, и у него одна бровь подскочила вверх.

– Вы читали? – спросил он.

– Много лет назад, когда была в Веймаре. – Я заколебалась. – Книга не так уж хороша.

– Вот потому я ее и переписываю. Шульбергу не понравился «Голубой ангел». Он хочет, чтобы ваша дебютная роль на этой студии была попроще. И ваш английский, – добавил фон Штернберг, – тоже требует доработки.

– Ему не понравился «Голубой ангел»? Как странно. В Германии это хит. Вы видели анонсы? В них говорится…

– Я знаю, что в них говорится. У них тут имеются свои коды, как у наших цензоров, только здесь ограничения накладываются самостоятельно. Фильмы должны отвечать определенным критериям, прежде чем их выпустят в прокат, поэтому «Голубого ангела» отредактируют, чтобы подогнать под эти критерии. И наша парижская проститутка станет певичкой с сомнительным прошлым.

К моему изумлению, фон Штернберг только пожал плечами. В Берлине он готов был до смерти биться с «УФА», чтобы настоять на своем, а здесь соглашался с тем, что ему предписывали?

– Как я уже сказал, – продолжил он, – стоит нам привести сценарий в порядок, и все заработает. Ваши реплики я хочу урезать до минимума. Акцент слишком заметен, поэтому вы займетесь английским с преподавателем, его наняла студия.

– Парижская певичка с туманным прошлым, – усмехнулась я и отодвинула от себя поднос с несъедобным гамбургером. – Сценария нет. Мой английский требует доработки. Им не нравится, как я выгляжу, или я недостаточно похожа на Гарбо. Они сами на себя наложили ограничительные коды. Все это звучит проблематично.

– Так и есть, – не стал спорить фон Штернберг и впился в гамбургер; на поднос закапала ярко-желтая горчица.

– И у меня нет права слова? – добавила я, начиная жалеть, что проделала весь этот путь через океан. То, как фон Штернберг описывал работу в Голливуде, напоминало рабство.

Режиссер заговорил тверже:

– Слова в чем? Вы подписали контракт. Студия выбирает для вас роли. И я обладаю исключительными способностями к тому, чтобы подводить их к выбору для вас самых лучших.

Между нами заискрило от напряжения. Мне было все равно. Я знала, как может разбушеваться фон Штернберг, и меня это не пугало. Но в кафетерии начали появляться люди – статисты в тогах, видимо, у них начался перерыв в съемках. Очень немногие поглядывали в нашу сторону. Мы разговаривали по-немецки, так что они, вероятно, не поняли бы ни слова, но мне не хотелось устраивать сцен, только-только приехав.

– Да, конечно, вы обладаете, – сказала я, закуривая. – Но еще одна певичка? Мне от этого не легче. Звучит так, будто это та же самая роль, созданная, чтобы никого не обидеть.

Фон Штернберг затих.

– И?..