– Нужны некие вводные. В конце концов, мне предстоит сыграть эту певичку.

Он нахмурился:

– Я принесу вам сценарий сегодня вечером. Но предупреждаю, он не закончен.

– Danke.

Я улыбнулась, заметив, что фон Штернберг раздражен не только моим настойчивым желанием прочитать сценарий. Подумала: должно быть, причина в том напряжении, которое он испытывал от необходимости сделать из меня звезду в картине, навязанной студией. В Берлине он был мастером, несмотря на бюджет и ограничения по времени, а здесь должен был ублажать неимоверное число мастеров давать советы и высказывать свои мнения.

– Расскажите мне об актере на главную роль, – предложила я в надежде ослабить накал сверкавшей на лице режиссера ярости, однако он лишь усилился.

– Это не мой выбор. Я хотел взять Джона Гилберта, но он на контракте у «МГМ», и его не хотят отпускать. – Фон Штернберг помолчал и вдруг недобро усмехнулся: – Вероятно, они тоже наслышаны о нашем успехе в Германии и знают, что вы скоро затмите их дойную корову Гарбо.

– Имя актера? – намекнула я.

Меня начинало утомлять это надуманное соперничество с актрисой, которую я ни разу не встречала. Конечно, Гарбо была звездой и примером для подражания, если я должна кому-то подражать. Но я надеялась разработать собственную марку, а не прятаться в тени другой женщины.

– Его зовут Гэри Купер, – с видимой неприязнью сказал фон Штернберг. – Может ли быть что-нибудь более американское? Эта жаба Селзник – друг Купера, наседал на Шульберга, чтобы застолбить для дружка место. Селзник считает, что Купер способен исполнить главную роль, хотя тот пока еще ничем этого не доказал.

– Ох, я никогда о нем не слышала.

– А кто слышал? В последнее время он добился кое-какого успеха, как мне сказали, в роли застенчивого героя. Сыграл легионера в картине под названием «Красавец-рубака», вот почему Селзник и навязывает его мне. И еще Купер был ковбоем в одном из вестернов. Жуткие картины эти вестерны, но публике здесь они, похоже, нравятся. В любом случае Селзник решительно намерен привести на эту роль Купера, а я так же решительно намерен остановить его.

У меня появилось чувство, что он чего-то недоговаривает.

– А если нам все-таки придется с ним работать, есть у него талант?

– Не больше, чем у любого актера. Меня интересует только ваш талант. – Фон Штернберг вдруг встал. – Мы опаздываем на съемки рекламного ролика. Хватит курить! Мне нужен ваш лучший голос.

Тем же вечером, когда я вернулась в свою квартиру в состоянии крайнего утомления, фон Штернберг зашел ко мне со сценарием.

Я посмотрела на заголовок:

– «Марокко». Мне нравится.

– Не слишком-то влюбляйтесь в него. Я говорил вам, что мы всё еще вносим поправки. Название может измениться, как и все прочее.

Фон Штернберг не задержался у меня, заставив задуматься: продолжал ли он лелеять свою обиду на то, что я попросила вводные, или дулся из-за главного актера на мужскую роль, которого хотел устранить.

Как бы там ни было, а я почувствовала интерес и любопытство перед встречей со своим предполагаемым звездным партнером.

Платье для вечеринки, которое по приказанию Штернберга в последний момент прислали со студии, мне не понравилось: голубое, из органзы, и с таким количеством рюшей, что меня можно было скрыть в них от шеи до кончиков пальцев ног. Надо отдать должное режиссеру: он был умен. Любой из присутствующих на вечере, кто видел «Голубого ангела», а большинство боссов, без сомнения, видели, решит, что меня не узнать. Но как только я примерила платье, ткань, скроенная по косой, красиво заструилась, придавая мне загадочный вид, о котором твердили все вокруг. Однако оказалось, что оно мне маловато, хотя я ежедневно занималась физическими упражнениями и сидела на строгой диете, достигнув благодаря этому наименьшего веса в моей взрослой жизни – ста тридцати фунтов по американской шкале. Фон Штернберг прислал платье, сшитое по идеальным для меня в его представлении меркам, и я не смогла застегнуть молнию на спине до верха.

– Невозможно, – сказала я костюмерше со студии, которая пришла помочь мне и старалась поддернуть вверх замочек молнии, не разорвав шов. – Один вдох, и я с треском вылечу из него.

Я махнула рукой, чтоб костюмерша отошла. Это была одна из типичных американских девушек с волосами имбирного цвета и именем вроде Нэнси или Сюзан. Я так и не смогла запомнить, хотя она была у меня на побегушках во время бесконечных фотосессий.

– О чем он думает? Здесь что, все актрисы на студии нулевого размера?

Нэнси, или Сюзан, нервно сказала:

– Мисс Дитрих, через двадцать минут за вами пришлют машину. Может быть, если вы наденете грацию…

– Грацию? Ни за что! Я надену что-нибудь другое, – ответила я и стала рыться в шкафу, завешанном привезенными из Берлина вещами.

Однажды я уже вызвала небольшой скандал, явившись на фотосессию в пиджаке и брюках, которые здесь называли слаксами. Никто не давал мне рекомендаций, что надевать, и, когда я вошла на студию, человек, отвечавший за мое представление публике, пришел в ужас.

– Женщины не носят слаксы, – проинформировал он меня. – Они непривлекательны.

– Но вы их носите, – заметила я.

– Да, – согласился он, – но я мужчина.

– А я женщина, которая носила их в Берлине. Вы собираетесь снимать меня или нет?

Фотографии были сделаны, но парень продолжал бурчать фотографу, что Шульберг оторвет им головы, не оставив мне сомнений в том, что снимки будут обрезаны, так что мои слаксы никто не увидит. Парень заставил меня вернуться на следующий день, и на этот раз меня встречал целый набор платьев из костюмерного отдела студии, а также Нэнси, или Сюзан, которая должна была присматривать за мной в течение оставшейся части сессии.

– Ну что ж… – промычала я под нос, перебирая вешалки. – Вот это должно подойти. – И повернулась к Нэнси, или Сюзан, держа в руке выбранный наряд.

Глаза костюмерши расширились.

– О нет! – простонала она.

– О да, – улыбнулась я.

Отель «Беверли Уилшир» размещался в розовой, оштукатуренной и оплетенной ползучими растениями вилле. Как и все прочее, что мне довелось до сих пор увидеть в Лос-Анджелесе, а видела я немногое, она была аляповатой, без каких-либо черт определенного стиля: роскошный выставочный зал, где те, кто вошел в его двери, были важнее окружающей обстановки.

Как только я оказалась в вестибюле, фон Штернберг кинулся ко мне, чтобы задержать. Вид у него был как у сумасшедшего: черный смокинг с шейным платком, жокейские сапоги, в руках – трость с серебряным набалдашником.