империю делить было нельзя – это показала деградация триумвиратов, которые один за другим приводили к гражданским войнам в Поздней республике, – поэтому второй кандидат, сколь бы полезным он ни был при жизни предыдущего императора, должен был исчезнуть по воцарении его соперника. Подобная ситуация сложилась зимой 37/38 г. н. э., когда Калигула расправился с Тиберием Гемеллом (названным в завещании императора Тиберия его сонаследником) по обвинению в заговоре; если бы Британник не умер – от яда ли, от болезни ли – в те первые месяцы 55 г. н. э., аналогичные обвинения, вероятно, были бы выдвинуты против него еще до конца года.

Единственной надеждой Британника с момента свадьбы Клавдия и Агриппины в 49 г. н. э. было опередить Нерона и уничтожить его. То, что Клавдий умер до совершеннолетия Британника, делало подобный исход маловероятным. Удобный, с точки зрения интересов Нерона, момент смерти Британника добавлял поводов для слухов, что Агриппина подстроила убийство мужа, чтобы помешать его планам будущего возвышения сына Мессалины. В лице Агриппины Нерон пользовался непоколебимой поддержкой самой влиятельной женщины на Палатине; у Британника же после смерти матери не было и не могло быть подобной союзницы.

Судьбу Британника, независимо от того, был ли он отравлен, предопределила двойная трагедия: факт смерти его матери и время смерти его отца.

Положение Октавии было не столь однозначно. Будучи девочкой, она не представляла прямой угрозы для Нерона, и Агриппина знала, что, если правильно разыграть карты, дочь Мессалины может стать ключом к успеху ее сына.

К моменту смерти своей матери Октавия, которой было тогда около восьми лет, была уже семь лет как помолвлена с Луцием Силаном. Луций Силан был молодым человеком древнего аристократического рода и праправнуком Августа; его помолвка с малолетней Октавией стала одной из стабилизирующих мер, принятых Мессалиной и Клавдием в первые лихорадочные месяцы их совместного правления. Это была единственная договоренность, сохранившаяся на протяжении всего правления Мессалины. За это время Луций Силан неуклонно, хотя и постепенно возвышался: он находился с Клавдием в Британии и был избран императорским посланником, чтобы известить сенат о победе Рима; он ехал с Клавдием в триумфальной процессии и был награжден собственными почетными знаками триумфа; до гибели Мессалины в 48 г. н. э. он побывал претором, и ему были пожалованы полномочия и средства для организации грандиозных гладиаторских представлений, чтобы угодить населению{496}.

Для Агриппины эта помолвка была помехой, и она, не теряя времени, избавилась от нее{497}. Луций Силан был обвинен в кровосмешении со своей сестрой Юнией Кальвиной – красивой, жизнерадостной и «передовой», так что ее репутация придавала обвинениям легкий привкус правдоподобия{498}. Юнию изгнали, а Луций Силан покончил с собой утром в день свадьбы Агриппины с Клавдием.

Путь к помолвке Октавии и Нерона был расчищен. Этот шаг сыграл решающую роль в выдвижении Нерона как потенциального наследника принципата – теперь он был дважды наследником императора, одновременно его пасынком и зятем. Свадьба состоялась в 53 г. н. э., когда невесте было около тринадцати лет, и ознаменовалась публичными празднествами, грандиозными гладиаторскими играми и травлей диких зверей в Большом цирке{499}.

Полтора года спустя, когда Октавия присутствовала на пиру, на котором умер ее брат, она сидела на том месте, которое прежде занимала ее мать, – месте жены императора. Если в тот вечер Октавия и заподозрила мужа в убийстве брата, то не выказала этого. «Октавия также, – утверждает Тацит, – невзирая на свои юные годы, научилась таить про себя и скорбь, и любовь, и все свои чувства»{500}.

Возможно, Октавия и научилась скрывать свои чувства, однако нет сомнений, что ее брак с Нероном был отчаянно несчастливым. Несмотря на собственную репутацию, Мессалина воспитала свою дочь как образец старорежимной добродетели, в духе «безукоризненной супружеской верности»{501}. Она была любима народом, своей мачехой Агриппиной и двором – но совершенно не во вкусе Нерона. К Октавии, по замечанию Тацита, «он испытывал неодолимое отвращение, то ли по воле рока, или, может быть, потому, что все запретное слаще»{502}.

В последующие годы после свадьбы Нерон пережил череду страстных романов: сначала с вольноотпущенницей Клавдией Актой, а затем со знаменитой красавицей, элегантной и хитрой Поппеей Сабиной Младшей – дочерью столь же привлекательной Поппеи Сабины Старшей, которую Мессалина принудила совершить самоубийство из-за ее предполагаемых связей с Мнестером и Валерием Азиатиком{503}. Нерону были нужны как раз такие женщины – менее «правильные» и более забавные, менее скованные моралью и ожиданиями, связанными с происхождением, и вероятно, менее отягощенные детскими травмами и постоянными отказами в браке. Однажды друзья Нерона попытались вмешаться и встать на защиту его жены, уговаривая императора обращаться с ней получше. Она жена императора, ответил Нерон, разве этого недостаточно?{504}

Несмотря на былую вражду с Мессалиной, Агриппина, по-видимому, действительно полюбила Октавию. Она вступалась за сноху в первые дни романа Нерона с Актой, утешая ее и рискуя своим положением, когда открыто осуждала поведение сына{505}. Наверное, это неудивительно, но, зная о неодобрении матери, император-подросток отнюдь не охладел к своей возлюбленной и не стал относиться нежнее к законной жене; но все же это обеспечило Октавии некоторую степень защиты.

Когда в 59 г. н. э. Агриппина погибла от руки сына, которого так старалась сделать императором, Октавия осталась более уязвимой, чем когда-либо{506}. Нерон чувствовал себя загнанным в угол, и чем более безупречно Октавия исполняла роль хорошей жены и хорошей императрицы, тем хуже он к ней относился. Октавия была непритязательна и скромна, она не выказывала желания вмешиваться, подобно своей матери, в государственные дела, но тем не менее, по словам Тацита, «тяготила его, как постоянное напоминание об отце и вследствие расположения к ней народа» – он понимал, насколько обязан ей властью, которой обладает, и это его злило{507}.

Светоний утверждает, что Нерон предпринял ряд неудачных попыток задушить Октавию{508}. К началу 60-х, подстрекаемый амбициозной новой любовницей Поппеей Сабиной Младшей, Нерон, по-видимому, решился избавиться от нее более традиционным и надежным методом{509}.

Учитывая частоту разводов в Риме и квазитоталитарную власть Нерона, то, что изгнание Октавии спровоцировало подобный кризис, – примечательное свидетельство ее личной репутации. Нерон развелся с Октавией в 62 г. н. э., поначалу на основании бездетности, и поспешно вступил в брак с Поппеей Сабиной. Однако ее изгнание настолько негативно было воспринято в народе, что тут же против нее были выдвинуты обвинения в прелюбодеянии, чтобы окончательно удалить Октавию из города.

Поразительно, но первый процесс провалился. Октавию обвинили в связи с рабом-флейтистом из Александрии Египетской по имени Эвкер, но даже под пытками слуги Октавии отказались свидетельствовать против нее. Одна из ее рабынь набросилась на Тигеллина, префекта преторианцев, который допрашивал ее: женские органы ее госпожи, кинула она ему в лицо, чище, чем его рот. Не сумев собрать достаточно свидетелей для судебного разбирательства, император сдался и принудил Октавию «добровольно» удалиться в охраняемые владения в Кампании.

Общество отреагировало взрывом негодования, а когда распространился слух, будто Нерон уступил общественному давлению и восстановил Октавию в положении жены и императрицы, начались столь же бурные празднества. Люди толпились на Форуме и Капитолии, воздавая богам благодарности за возвращение Октавии. Они сбрасывали статуи Поппеи Сабины и доставали старые изображения Октавии, украшая их цветочными гирляндами, торжественно пронося по городу и водружая на Форуме и в храмах.

Сила поддержки, которой пользовалась Октавия, может указывать на то, что народ сохранял добрые воспоминания о ее матери. Октавии было только двадцать два, и за семь лет своего пребывания императрицей она, очевидно, сознательно не хотела пиарить свою власть и свои изображения. Если бы римский народ действительно ненавидел Мессалину, действительно испытывал к ней отвращение как к «распутной царице» и действительно считал ее падение заслуженным, вряд ли он встал бы на защиту ее дочери.

Празднества в честь предполагаемого возвращения Октавии увенчались бурными аплодисментами Нерону и его вернувшейся императрице. Они оказались преждевременными. Когда часть ликующей толпы попыталась прорваться в императорский дворец, стража не пустила