На самом нижнем конце римского спектра секс-работы находилась lupa. Этот термин буквально означал «волчица» и использовался для обозначения наиболее низко павших социально и морально, самых легкодоступных проституток из всех: уличных, девушек из убогих борделей и тех, что торговали собой в некрополях, раскинувшихся вдоль дорог, ведущих в город и из него. Это был настолько распространенный термин, что он породил латинское обозначение борделя – «лупанарий». Образованный римлянин владел греческим наравне с латынью, и вряд ли он при виде псевдонима Мессалины Лициска не вспоминал о значении греческого слова, от которого он образован. Перекрестив императрицу в «Маленькую волчицу», Ювенал изображает Мессалину как архетипическую шлюху и как персонификацию неконтролируемой, животной сексуальности.

Римские проститутки постоянно сталкивались с риском объективации, принуждения, насилия, грабежа и смерти, и Ювенал не дает объяснения, зачем императрице рисковать всем – властью, богатством, почетом, чтобы взять на себя одну из самых унизительных ролей в римском обществе. В своем умолчании и подчеркивании чувственных характеристик душного, убогого борделя Ювенал, очевидно, предполагает, что именно материальное и сексуальное уродство борделя несет для Мессалины фетишистскую привлекательность.

Рассказ Ювенала не заслуживает доверия. Трудно допустить, что жена императора, какими бы правами она ни обладала, могла выскользнуть в ночи из дворцового комплекса, надежно охраняемого людьми, которые подчинялись непосредственно ее мужу. А если бы каким-то чудом Мессалина пробралась за стены дворца, прошла через весь город и оказалась в борделе, белокурый парик, которым снабжает ее Ювенал, вряд ли смог бы сохранить ей анонимность. В 40-е гг. н. э. Мессалина была самой узнаваемой женщиной в мире. Поскольку она была императрицей, ее изображения были повсюду – в виде огромных мраморных статуй, стоявших в святилищах и базиликах, портретов императорской семьи, висевших в лавках и атриумах, даже на звякающих в карманах людей монетах, которыми они оплачивали все необходимое для жизни. Все знали ее в лицо; просто не могло подобное сойти ей с рук.

Сатира всегда строится на узнавании, и пусть рассказ Ювенала неправдоподобен, он отражает распространенную и устойчивую традицию связывать императрицу с проституцией. Ко времени Кассия Диона, на заре III в. н. э., эти слухи уже воспринимались как исторический факт. Он сообщает, что императрица устроила собственный бордель в стенах Палатинского дворца, где трудилась сама и принуждала других женщин императорского двора делать то же самое[103]{479}. Слух воспроизводится в «Кратких жизнеописаниях цезарей», собрании биографий императоров, написанном в конце IV – начале V в.; их анонимный автор добавляет такую подробность: Мессалина якобы задействовала и жен, и девственниц из знатных семей и наказывала тех аристократов, которые отказывались изображать клиентов{480}. История Плиния Старшего о состязании императрицы с куртизанкой – еще одна вариация на ту же тему. Сохранившиеся три мутации одного и того же слуха указывают на то, что он воспроизводился в стиле игры в «испорченный телефон».

Мессалина была не первой женщиной во власти, которую обзывали проституткой. Менее чем за столетие до воцарения Мессалины на Палатине поэт Проперций назвал Клеопатру 'meretrix regina Сanopi' – «развратная царица Канопа», и Ювенал почти наверняка воспроизвел эту знаменитую фразу намеренно{481}. Хотя эта склонность ассоциировать женщин-правительниц с проститутками производит шокирующее впечатление, она не столь удивительна, как кажется поначалу. Для античного сознания и проститутка, и женщина-политик преступали границу, отделявшую частную женскую сферу домашнего быта от мужского мира гражданской жизни. Проститутка делала свое тело общедоступным, женщина-политик вмешивалась в государственные дела, но обе отбрасывали свою домашнюю женскую идентичность и входили в новую публичную жизнь; в некотором роде одна была очевидной аллегорией другой.

Рассказы об императрице, изображающей проститутку, всего лишь один из аспектов процесса мифологизации, которой подверглась история Мессалины после ее гибели в 48 г. н. э. Еще при жизни Мессалина показала себя как политическая сила, с которой нужно считаться. Она выстроила свой публичный образ, придумала новые каналы осуществления придворной политики и систематически устраняла оппонентов, крупных игроков в сенате и императорской семье, которые казались угрозой ее собственному положению или режиму ее мужа. В годы после ее смерти все это было забыто. Из женщины с сексуальными желаниями, существующими наряду с ее амбициями в отношении себя и своей семьи, ее превратили в концентрированное воплощение римских страхов перед женской сексуальностью. Всё – планы Мессалины, ее неудачи, ее успехи, ее нововведения – вбирал в себя разрастающийся нарратив об императрице-блуднице.

•••

Что же произошло и почему это случилось с Мессалиной? Она была далеко не первой женщиной из императорской семьи, которую обвиняли в сексуальной безнравственности, так почему только ее имя стало синонимом сексуальной ненасытности? Императрица явно была менее целомудренной, чем того требовал абсолютистский идеал римской женственности, возможно, она имела больше сексуальных партнеров, чем обычно было принято даже среди довольно искушенных ее подруг из высшего общества, и она безусловно флиртовала менее осмотрительно. Но реальный ключ к мифологизации Мессалины – не в ее жизни, а в том, что происходило после ее смерти: в действиях и в восприятии ее преемницы Агриппины, а также в суждениях, которые были вынесены о правлении ее мужа.

После того как той осенью Клавдий, находившийся в лагере преторианцев, наблюдал за казнью любовников и соратников Мессалины, он обратился к собравшимся когортам и велел им убить его, если он еще хоть раз попытается жениться{482}. К зиме его настроение изменилось, и в первый день нового 49 г. н. э. он женился на своей четвертой супруге и второй императрице – собственной племяннице Агриппине. Став императрицей, Агриппина приобрела прочное положение при дворе Клавдиев – положение с набором привилегий и степенью влияния, которых Мессалина добивалась почти десятилетие. В тот же год она получила титул Августы{483}.

В начале 49 г. н. э. двор Клавдия, который все еще лихорадило после падения Мессалины, раздирала конкуренция между партиями. Агриппина была не единственной претенденткой на брак с Клавдием; ее притязания успешно отстаивал вольноотпущенник Паллас, но Нарцисс и Каллист предлагали двух других невест – бывшую жену Клавдия Элию Петину и третью жену Калигулы Лоллию Паулину соответственно{484}. Дети Мессалины, Октавия и Британник, также оставались при дворе и в явном фаворе у своего отца. Лояльность любых выживших сторонников прежней императрицы естественным образом переносилась на них, и даже некоторые из ее былых врагов – в том числе Нарцисс – позже выкажут готовность поддержать притязания ее детей. За пределами Палатина тоже, вероятно, оставались приверженцы памяти Мессалины; многих в Риме могло возмущать то, что ее статуи были переделаны в изображения Агриппины. Даже сам Клавдий, по-видимому, испытывал внутренний конфликт; хотя он публично поддержал проклятие памяти Мессалины, Нарцисса за «услугу» ее устранения он вознаградил более скупо, чем рассчитывал вольноотпущенник{485}.

Ненадежность положения Агриппины в ранние годы ее правления нашла отражение в суматошной деятельности, направленной на укрепление собственной фракции на Палатине. Она распорядилась, чтобы Сенеку – старого союзника ее и ее сестер, к тому же отнюдь не поклонника прежней императрицы – вернули из ссылки, куда в 41 г. н. э. его отправила Мессалина, после чего назначила его наставником своего сына Нерона. Она добилась, чтобы Лоллию Паулину, наиболее опасную из двух ее соперниц за руку Клавдия, обвинили в колдовстве (та якобы консультировалась с астрономами относительно брака с императором), выслали из Рима и принудили покончить с собой{486}. Она обвинила Луция Силана, помолвленного с Октавией с 41 г. н. э., в инцесте с его красавицей-сестрой Юнией Кальвиной – он совершил самоубийство в день свадьбы Агриппины с императором{487}. Эти события освободили Октавию для помолвки с Нероном, что укрепляло династические связи Агриппины с Клавдием.

Учитывая неспокойную ситуацию, важно было предотвратить любую идеализацию прежней императрицы, поскольку это могло негативно отразиться на новой. Однако при должной осторожности сравнение могло быть полезным инструментом. Подчеркнув реальные или кажущиеся пороки Мессалины – ее якобы распутство, склонность к насилию и иррациональность, Агриппина могла укрепить свое положение в глазах Клавдия, двора и публики. Слухи, которые начали распространяться