— Рад стараться! — лицо молодого графа было непроницаемо.

Я же двинулся дальше. Похвалил снайперов, пулеметчиков… Было видно, что капитан Шульгин, заменяющий Славского, отправленного в поход к Инкоу вместе с Хорунженковым, очень волнуется.

— Мы много мазали, больше, чем на тренировочных стрельбах, — честно признался мой старший по тачанкам.

— Значит, будем больше тренироваться, — ответил я. — Патроны достанем.

— Так точно, будем больше тренироваться! — рявкнул Шульгин, а потом, смутившись, добавил. — Ваше высокоблагородие, тут рядовой Потапов придумал, как улучшить положение пулемета в тачанке.

— Рассказывайте, — заинтересовался я.

— В чем самая большая сложность поймать в прицел врага? Что никогда с первого раза не получается! И надо ствол вверх-вниз водить, корпусом работать. А там инерция большая, сложно рассчитать усилие. И еще поднять прицел всегда проще, чем опустить.

— Конечно, вы же для этого присаживаетесь, своим весом работаете, — согласился я.

— Так вот рядовой Потапов нашел пружину и приспособил ее над стволом. Теперь тот вниз всегда сам идет, стоит только отпустить. А ему только и остается, что своим весом, как вы сказали, давить. И это не просто легче, именно у Потапова были самые лучшие результаты.

Я представил конструкцию, и действительно выглядело все просто и логично. Надо было только посмотреть, как именно неожиданный изобретатель закрепил пружину, чтобы та не слетала от толчков и поворотов.

— Благодарю за хорошую идею, — сказал я. — По приезду к вам подойдут мастера от полковника Мелехова. Они посмотрят, можно ли улучшить крепления, подберут пружину, чтобы не случайной была, а подходила именно под вес пулемета. Ну, и каждому такое приспособление поставим.

— Спасибо, — расплылся в улыбке Шульгин.

— Это не все, — добавил я. — Скажите рядовому Потапову, что его по возвращении будет ждать премия 100 рублей за изобретение. Ну и вам столько же — как командиру, что смог заметить и донести.

— Много мне будет, — Шульгин отвел взгляд в сторону.

— Захотите, можете все солдату отдать! — немного зло ответил я. — Вот только имейте в виду, что вы первый, кто доложил мне о какой-то придумке своих солдат. Лично я не верю, что нигде нижние чины не изобрели ничего разумного, но некоторые командиры просто боятся, что, если расскажут о таком, создастся впечатление, будто кто-то из их подчиненных оказался умнее, чем они сами. Или просто не замечают. Так вот первое — это глупость, второе — некомпетентность, и я рад, что теперь появился тот, кто сможет показать остальным пример того, чего от них ждут.

После пулеметчиков я встретился с артиллеристами, и, кажется, до них уже дошли слухи о моем разговоре с Шульгиным. Афанасьев доложил о результатах, о потерях — двух человек из обслуги зацепило пулями. Вот какие были шансы, что японцы смогут дострельнуть и попасть почти с полутора километров? А смогли! А потом Афанасьев выставил вперед смущающегося Брюммера.

Молодой штабист отчаянно краснел, но капитан без всякой жалости доложил.

— Смотрите, ваше высокоблагородие, — он улыбался во все зубы. — Этот молодой человек командовал второй батареей новых 76-миллиметровых пушек, и она стреляла почти на 30 процентов точнее, чем первая.

— Как добились? Только не говорите, что тоже где-то пружины приспособили.

— Никак нет. Математика, — выпалил Брюммер.

А потом мне уже детально объяснили, что молодой штабист не только реальными стрельбами занимался с выделенной непосредственно ему батареей, но и, вспомнив собственные уроки в Николаевской Академии и видя, что время есть, начал гонять своих подчиненных просто на решение задачек. Рассчитать угол возвышения ствола, угол накрытия, как быстро внести корректировки…

— Значит, технику не трогали, зато сами люди просто научились думать быстрее? — спросил я.

— Тут еще и их заслуга, — добавил Брюммер. — Они хотели учиться! Никогда до этого такой жажды знаний не видел.

— Что ж, — я улыбнулся. — Тогда по традиции. Тому, кто придумал, и его командиру — по 100 рублей после возвращения. А всем, кто учился, лично от меня — большое спасибо.

Сначала хотел было всем раздать денег, но… У меня их так просто не хватит, да и, как мне когда-то говорил Куропаткин, неправильно все только к ним сводить. Словно оценил чужую жизнь и чужой азарт в пару купюр… Поэтому, хоть мой опыт из будущего и бунтовал, я просто прошел вдоль строя солдат из той самой батареи и пожал каждому руку. Кто-то стеснялся, кто-то пытался судорожно вытереть налипший нагар о штанину, но, когда я закончил, обстановка стала неуловимо другой. Проще, добрее — я пока не мог понять, но, кажется, внимание полковника оказалось для этих ребят на самом деле важно.

После артиллерии оставались еще две группы, которые мне надо было посетить — медики и штрафники. И так уж получилось, что сейчас они почти все оказались в одном месте. На этот раз нашим первым рядам досталось гораздо сильнее, чем во время сражения на Ялу. Многие погибли, много было раненых, и мне приходилось постоянно бороться с ощущением, что на меня смотрят как на убийцу. Штрафная рота — это же моя идея.

— Рядовой Кунаев, как вы-то опять попали в отряд головорезов? — добравшись до раненых, я нашел своего старого знакомого. Почему-то казалось, что после прошлого раза он будет держаться подальше от неприятностей, но… Вот снова штрафники идут в бой, и снова его рыжая шевелюра была в первых рядах.

— Не хотелось бросать своих, — Кунаев смущенно улыбнулся.

— Врет он! — тут же крикнул по своего места Панчик. — Он вместе с нами с патрулем подрался, когда нас на краже кур поймали!

— А вы как? — повернулся я к главному смутьяну уже даже не роты, а целого корпуса.

— А что мне будет? — Панчик только хмыкнул. — Жив. И теперь даже можно будет не врать, рассказывая о своих подвигах.

Было видно, что он совершенно ни о чем не жалеет. И вести себя будет дальше точно так же, как и раньше. В мирное время… А на войне — нет больше хитрого и трусливого Панчика, остался только храбрый. И мне ведь теперь как его командиру надо будет подумать, как сделать так, чтобы он не пропал по собственной глупости. На первую-то его часть мне плевать, а вот за вторую, которую я сам и породил, надо нести ответственность.

Мы еще какое-то время