Гусак промолчал.

– Радуйтесь, майор, я приеду не с утра. Занят. Я буду где-нибудь к обеду. А сержантами поинтересуюсь лично. И я особенно интересуюсь при проверках порядком и чистотой в помещениях. И очень не люблю застать в кабинетах ответственных работников уборщиц со стороны. Намек уловили?

– Да.

– И заметьте, я не могу требовать от офицера милиции лично убирать в помещении и отдраивать сортир. Но если я случайно, явившись после обеда, или, заехав вдруг через час, замечу посторонних в вашем офисе, – будет большой скандал.

– Понял.

– Тогда – до встречи.

Гринчук выключил телефон.

– Что за участковый? – спросил Михаил.

– А не будет он нашего Братка обижать. Он уже провел целую ночь в подготовке к проверке, теперь проведет целый день в ожидании, потом целую ночь, а потом… Потом я еще что-нибудь придумаю. Он у меня, скотина, рапорт напишет об увольнении искренне и с удовольствием.

Гринчук наколол на вилку пельмень и осторожно сунул его в рот.

– Нормально. Ничто так не улучшает аппетит, как хорошо выполненная работа. У меня, кстати, накопились новости. Слушай и запоминай.

Михаил выслушал внимательно, не перебивая, лишь иногда уточняя детали.

– А где сейчас Леонид Липский? – спросил Михаил.

– Весь вчерашний день он проспал. Врач считает, что сон поможет ему преодолеть стресс. К нему никого не допускали, за этим внимательно следила милицейская охрана. Совет только вчера принял решение закрыть дело, менты еще не получали указания, так что охраняли его, как важного свидетеля. Утречком они охрану снимут, наверное. Так что ты подъедь туда, посиди возле палаты. Мне нужно с ним поговорить по поводу пропавших денег. Вдруг он что-то слышал из разговоров похитителей. И нам совершенно не нужно, чтобы с ним поговорил кто-то другой. Согласен?

– Абсолютно, – кивнул Михаил.

– Мы ничего не забыли?

– Кажется, нет.

– Вот и ладно, – Гринчук встал из-за стола. – Ты пока помой посуду, а я приготовлюсь к встрече с начальством. Начальство начнет задавать, как я полагаю, разные странные вопросы. Часиков, эдак, до десяти.

– Лучше ориентироваться на одиннадцать, – сказал Михаил. – В райотделах начальники не слишком торопятся принимать посетителей. Обычно.

– Это точно, – подтвердил Гринчук. – Мой бывший начальник на посетителей имел аллергию.

Подполковник милиции Константин Петрович Емельянов, аллергии на посетителей не имел, но не любил их искренне. Попытку посетителя проникнуть к себе в кабинет он воспринимал как личное оскорбление. Нужно было обладать совершенно уникальными пробивными способностями и повышенно цепкостью, чтобы не только пробиться в кабинет к подполковнику, но и удержаться там больше двух минут.

Дама, пришедшая в райотдел к десяти часам утра, этими качествами обладала, по-видимому, в высокой степени. На дежурного она потратила не более двух минут. Еще через минуту она вошла в кабинет начальника районного отделения милиции.

И оставалась там целых пятнадцать минут. Потом вышла из кабинета и величественно покинула райотдел.

Емельянов вызвал к себе в кабинет зама.

– Что случилось? – спросил зам, увидев выражение лица начальника.

Лицо не было кислым, на нем не было раздражения или разочарования. На нем ясно читалось отчаяние, потрясение и искреннее горе.

– Читай, – сказал Емельянов, подвигая заму листок.

Тот присел на стул и ознакомился с документом.

В заявлении излагалось требование возбудить уголовное дело по поводу похищения Леонида Олеговича Липского.

– С чего это? – спросил зам.

– А с того, что это требует мать.

– Так ее же…

– Совсем мозги потерял. Убили – мачеху. А требует мать. Надежда Юрьевна Сомова. Липскому еще нет семнадцати, так что она его попечитель. Понятно?

Зам быстро отложил заявление в сторону, будто уже оно угрожало его карьере. Хотя, в общем, так оно и было.

– Будем поднимать дело? – спросил зам.

– А ты как думаешь? – вздохнул Емельянов. – Она сейчас поехала в областное управление. Будет нам глухарь по полной программе. И даже не глухарь, а полный…

– За что, господи? – простонал зам.

В милиции не любят «глухарей». Как говорится, по определению. «Глухарь» портит процент раскрываемости и пагубно сказывается на карьере. Особенно, если «глухарь» по причине своей тяжести вдруг оказывается на контроле у министерства.

Обычно это выглядит так – после обнаружения преступления дежурный из областного управления внутренних дел сообщает о нем в министерство. Там это дело берут на контроль и следят за ним, оказывая помощь методическими и весьма полезными указаниями.

Тот, кому это дело достается, начинает биться как рыба об лед, старательно демонстрирует активность, понимая, что помочь ему может только чудо. Даже если объявляется всеобщая операция, и все переводятся на повышенную готовность, то активность эта может продолжаться до недели. Потом все понимают, что горячие следы, по которым чаще всего дела раскрываются, остыли и заледенели. Порыв и напор слабеет, наваливаются другие дела, пусть менее тяжкие, но требующие внимания, а раскрытие того преступления на контроле…

В общем, когда появляется возможность дело закрыть, его закрывают. Как в случае с Липскими. Имелись исполнители. Имелся заказчик. Имелся мотив. Заказчик и исполнители были мертвы. То, что Володю, Кацо и Леху убили люди Гири, было решено в дело не включать, дабы не тянуть расследование о том, как это добропорядочные граждане умудрились носить с собой стволы и гранаты. По рекомендации совета, было решено считать, что похитители убили друг друга «после совместного распития спиртных напитков», «в результате возникшей ссоры» да еще и «на почве личных неприязненных отношений».

И это устраивало всех. О факте передачи денег, или хотя бы их похищения, также было решено вслух не говорить. Дело приобретало завершенный вид, всех такой финал устраивал, и был этот финал, в общем, логичным. И удобным.

В общей суматохе все как-то забыли, что на свете существует родная мать Леонида Липского. Жила она в другом городе, связей с бывшим мужем не поддерживала, за исключением ежемесячных переводов им денег на ее нужды.

И черт ее принес в кабинет Емельянова как раз за пару часов до официального закрытия дела. Мамаша прямо в кабинете у подполковника написала заявление, в котором требовала продолжить расследование ввиду вновь открывшихся обстоятельств.

В таких случаях, обычно, наглую заявительницу пытаются отговорить. Ей объясняют, что лично ей и ее семье это ничего кроме проблем и лишней нервотрепки не даст, что даже жалко ее, заявительницу, что громадный жизненный опыт сотрудника милиции подсказывает ему, что никакого толку от этого не будет, что…