аранжировал для него музыку Баха и Генделя, создав масштабную оркестровку «Мессии» и других опусов, которая стала стандартом качества для всего XIX столетия, – ключевые работы для его эволюции в качестве композитора. Страсть ван Свитена к барочной музыке была весьма необычной, почти эксцентричной для его времени и окружения, и юный Бетховен многое почерпнул, роясь в его коллекции во время регулярных воскресных салонов в Вене. Бетховен посвятил барону свою первую, во многом звучащую по-гайдновски симфонию, а ван Свитен помог Гайдну отыскать и адаптировать либретто для его двух великих поздних ораторий, «Сотворение мира» 1800 года и «Времена года» 1801-го. При работе над последней он пользовался довольно необычным методом перевода – он переводил пасторальные стихи шотландца Джеймса Томсона на довольно неуклюжий немецкий, а затем еще раз переводил их на английский с сохранением немецкого метра, создав двуязычное музыкальное сочинение (в первом его издании был добавлен третий перевод на французский). Неудивительно, что стиль и смысл стихов подверглись весьма безжалостным изменениям. Однако он добавил в текст несколько совершенно сельских деталей, которые, похоже, перенесли престарелого Гайдна в его детские годы в деревне, а также изъял кое-какие реалистические детали, противные духу Просвещения, такие как замерзший в снежную бурю путешественник (романтик Шуберт не будет столь привередлив). Он также сделал на полях и в сносках множество замечаний, касающихся музыки, часть из которых Гайдн принял, – в том числе и идею аккомпанемента в нижнем регистре для парафразы из книги Бытия «Плодитесь и размножайтесь».

Помимо помощи в музыкальных делах барон устроил похороны Моцарта и поддержал его молодую вдову с двумя маленькими сыновьями, а также оплатил карету, которая повезла Гайдна в его второе путешествие в Лондон в 1794 году. В отличие от многих знатных людей более позднего времени он был меценатом, а не другом. Однако мы многим обязаны напыщенному барону.

Глюк

Еще один протеже ван Свитена – Кристоф Виллибальд Глюк.

Глюк родился в промежутке между временем Генделя и временем Гайдна и Моцарта, в 1714 году в деревне богемской части Баварии. Его ученик Сальери позже породил продолжительную дискуссию о его родном языке: «Глюк, чьим родным языком был чешский, изъяснялся по-немецки с трудом, и с еще большим трудом по-французски и итальянски»[505]. Ключевой для понимания музыки Глюка является именно эта его ситуация композитора, лишенного времени и места.

Его детство похоже на детство Гайдна: сын лесника, деревенский парень, позже он благодаря занятиям своей семьи мастеровых попал в мир различных дворов и монастырей, где постоянно звучала музыка. Проведя подростковые годы в музыкально космополитичной Праге, после 20 лет он попал в Милан, где учился у симфониста Саммартини и сочинил свои первые оперы (по большей части на либретто Метастазио, как и следовало ожидать). В начале 1740 года он отправился в Лондон, где встретил Генделя и увидел актера Дэвида Гаррика, знаменитого пионера реалистической манеры игры. Заработанная репутация и пара заказов (один из которых не понравился либреттисту, вездесущему Метастазио) привели его в Вену после годового тура со знаменитой театральной труппой Миньотти (во время которого он заразился венерической болезнью от примадонны и дал концерт на стеклянной гармонике в Копенгагене). Благодаря связям с еще одной странствующей труппой и, опять-таки, либретто Метастазио (в том числе «Милосердие Тита», которое он написал для Неаполя в 1752 году) он вновь вернулся в Вену, где удачно женился и занял престижный и надежный пост капельмейстера. В 1756 году он был посвящен папой в рыцари ордена Золотой Шпоры, после чего стал гордо звать себя «рыцарь» или «шевалье» Глюк (Казанова и 13-летний Моцарт примерно в то же время также удостоились этой чести).

В 1750-е годы стиль Глюка стал меняться вместе с музыкальным стилем в целом и оперным в частности. Велеречивая склока, случившаяся во Франции, тому пример.

В августе 1752 года итальянская труппа исполнила интермеццо Перголези «Служанка-госпожа» в Королевской академии Парижа. Жан-Жак Руссо, всегда готовый к интеллектуальной схватке, превознес итальянский стиль в своем «Письме о французской музыке», заключив, что «у французов нет музыки и они не способны ее иметь»[506]. Другие защищали более формальный стиль Люлли и Рамо, в основе которого была природа французского произношения. Энергичная полемика стала известна как «Querelle des Bouffons»[507], побуждаемая столько же национальной самовлюбленностью французов и галльским пристрастием к философским аргументам, сколько и собственно музыкой. Одна юная дама назвала одноактную оперу Руссо «Деревенский колдун» «очаровательным сочинением, которое всегда будет доставлять удовольствие тем, кто любит все естественное», и выразила восхищение «совершеннейшей декламацией» в арии «знаменитого Рамо» – таким образом сведя обоих в одном лагере[508]. В целом война закончилась ничем, но ее наследием стало представление о том, что будущее – за синтезом национальных стилей, а не делением на национальные школы.

Вдумчивый Глюк, похоже, некоторое время размышлял над проблемами оперной музыки. И не он один. Франческо Альгаротти в «Очерке об опере» предложил создать упрощенную версию оперы-сериа, с упором на драму, а не на требования формы и зрелищность. Его идеи повлияли на других видных деятелей, таких как композиторы Томмазо Траэтта и Никколо Йоммелли, директор театра граф Джакомо Дураццо, либреттист Раньери де Кальцабиджи, танцор и актер-новатор Гаспаро Анджолини и кастрат Гаэтано Гваданьи, поклонник простых мелодических линий и первой редакции «Орфея» Глюка. Вена 1760-х также была многим обязана просвещенному и космополитичному цензору Йозефу фон Зонненфельсу.

Первые шаги к реформе, предложенной Альгаротти, Глюк предпринял в балете «Дон Жуан» 1761 года. В следующем году свет увидела опера «Орфей и Эвридика» в жанре azione teatrale (сорт короткого назидательного сочинения, для которого «Орфей» был несколько нетипичным образцом) на либретто Кальцабиджи. Обоим ее авторам было под 50 – к ним, как и к Рамо, театральная зрелость пришла после долгих лет проб и экспериментов. В 1760-е годы они предприняли еще несколько осторожных попыток оперной реформы – в это время были написаны турецкая комическая опера, azioni teatrali на либретто Метастазио, и, наконец, «Альцеста» в 1767 году. К ней прилагалось знаменитое предисловие, подписанное Глюком, но однозначно сочиненное вместе с Кальцабиджи, в котором указывались цели, преследуемые авторами: избегать «злоупотреблений», таких как «бесполезный избыток украшений», слова, которые поются «по четыре раза», «контраст между арией и речитативом» и ситуация, когда актер (что характерно, не певец) вынужден стоять и ждать «утомительной ритурнели». Вместо этого их целью была «прекрасная простота» и «тщательный контраст между светом и тенью»[509].

Драма была всем. Ключевые особенности реформаторского стиля хорошо слышны в музыке: увертюра, задающая настроение и манеру