Варфоломей, находясь неподалеку, отлично различил тягучие гудки. Вскоре гудки сменились тишиной.

— Какого черта? — весомо сказал Амадей и замолчал.

Минуты тянулись одна за другой. Варфоломей слышал, как подтекает кран этажом ниже, слышал приглушенные голоса Веры и Евы, слышал, как Григорий точит когти о коллекционный кожаный диван.

В трубке раздался тихий шелестящий вздох.

— Амадей, — интонация была полувопросительной, — мы не имеем к вам претензий. Никаких.

Варфоломею показалось, что говоривший очень ценил все, им произнесенное. Если бы слова имели вес, то каждое весило бы килограммов сто.

— Замечательно, — сказал Амадей. — А Варфоломей, черт, проживающий в Москве…

— Пока он не нарушает закон, у нас нет к нему претензий.

— Тогда что это Зайцев учинил? — рявкнул Амадей.

— Решим.

Слово и точка, которая была поставлена в конце, весили двести килограммов.

Амадей повесил трубку. Когда она опустилась на рычаги, послышался мелодичный звон.

Варфоломей сложил руки на груди.

— Ситуация меня напрягала, — поделился Амадей. — Я поступился некоторыми своими принципами и не стал пробиваться через всю бюрократическую машину Совета. Тем более в последний раз со мной не были особенно ласковы. Так что я позвонил на самый-самый верх. Теперь все точно будет хорошо. Словам этого человека можно верить.

Амадей счастливо рассмеялся, как будто сбросил с плеч тяжелый груз, и ободряюще похлопал Варфоломея по плечу.

— Все! Можешь расслабиться.

Но Варфоломей не расслабился, а твердо решил сразу же после праздника заняться Советом и лично Зайцевым, чтобы разобраться с возникшим недоразумением. Если на тебя постоянно охотятся и подбрасывают всякие вредные магические артефакты, это крайне негативно сказывается на творчестве. Невозможно переводить прозу, когда вокруг такая суета.

— Хорошо, — сказал Варфоломей, составив в голове весьма четкий план.

Он кивнул Амадею, сходил за компьютером и засел за перевод, хотя сосредоточиться на тексте получилось не сразу.

* * *

На кухне Еве доверили весьма ответственное дело — наполнение вареной сгущенкой «орешков». Дело это монотонное и однообразное. Тут волей-неволей задумаешься о магии. У Евы на языке так и вертелся вопрос, почему Вера не может взмахнуть рукой или использовать заклинание, чтобы все «орешки» были заполнены.

Ева смотрела, как Вера перемещается по кухне, и прикидывала, уместно ли попросить показать что-нибудь волшебное, какое-нибудь маленькое колдовство. С одной стороны, такая просьба выглядела безобидно. Но с другой… Ева погрузилась в размышления о профессиях. Например, знакомишься с человеком и узнаешь, что он отлично умеет класть плитку. Как будет выглядеть просьба продемонстрировать свое умение? Особенно в гостях? Наверное, не очень. Или взять врача. Стоит ли немедленно обрушивать на него все опасения о собственном здоровье и здоровье родственников? Или, допустим, ты знакомишься с физиком. Как он отнесется к просьбе прямо во время чаепития решить какую-нибудь задачу? Так же и с ведьмой. Правда, Ева не была уверена, что ведьмовство можно назвать профессией. И еще у Веры был очень суровый вид. Она рубила картошку так, словно та ей что-то сделала. Лезвие опасно блестело и с громким стуком опускалось на деревянную доску.

Пока Ева соображала, как непринужденно завязать беседу о колдовстве и его возможностях, Вера заговорила:

— Варфоломей — очень хороший черт.

Вам! Картофелина разделилась на две половинки.

— Да, — категорично согласилась Ева, — очень хороший.

Вера кивнула. Нож выбил дробь, которая сделала бы честь танцовщице фламенко. Резким движением ведьма сдвинула в сторону кучку картофельной соломки.

— Ева, просто хочу, чтобы ты знала. Если ты обманешь Варфоломея или вздумаешь его предать, я превращу тебя в крысу.

Нет. Это не угроза. Скорее просто уведомление, констатация факта.

Вера подняла глаза. Ева заметила, как они поменяли цвет. Из карих стали янтарными, потом пронзительно зелеными. Вот тут-то и представился случай заговорить о колдовстве. Нет, Ева не стала оправдываться, обещать. Интуитивно она угадала ведьмовскую истину: личное — это личное, и если другой ведьмы не касается, нет смысла тратить слова. Поэтому о Варфоломее Ева не сказала ничего.

— То есть магия это может? Превратить человека в… — в ее голосе звучал восторг.

Вера презрительно фыркнула.

— Магия. Это Я могу.

— А я? — заинтересовалась Ева.

Нужды превращать кого-то в крысу пока не было, но кто знает, что может пригодиться?

— Понятия не имею. Зависит от желания и целей, — сказала Вера.

— Научите?

— Возможно.

Напряжение исчезло. Обе ведьмы остались довольны. Одна предупредила, другая приняла к сведению. А еще Ева получила представление о некоторых возможностях колдовства. Не было никаких сомнений в том, что Вера Сергеевна говорила серьезно.

* * *

Кстати, о магии. Ночью, когда дом погрузился в тишину, черти, ведьмы и даже кот Григорий крепко спали и видели уже не первый сон, на веранду заглянул месяц. Его серебристый свет упал на рассыпанный на столе песок. Таинственный узор, нарисованный Евиной рукой, сверкнул и исчез без следа, как будто кто-то невидимый провел рукой и стер его.

А на другом конце света, в Камбодже, в заброшенном храмовом комплексе Анкор Ват, принялась расти лиана. Тоненькие побеги ласково касались каменной кладки, но, найдя промежуток, вцеплялись в него железной хваткой, свойственной растениям-душителям. Лиана была упорна: у нее была цель. Она тянулась к солнцу и завоевывала простор. В этом событии не было бы ничего необычного — климат жаркий, лианы растут постоянно, — но имелось одно обстоятельство: через неделю лиана своими побегами точно воспроизвела узор, нарисованный Евой на песке.

С самого утра Ева чувствовала радостное предвкушение. Что-то подобное она испытывала только в детстве, когда с родителями ставили пушистую елку, извлекали из антресолей большую картонку и доставали хрупкие стеклянные игрушки. Ожидание праздника, подарков и большого чуда было даже лучше, чем само празднование.

Маскарад у черта и ведьмы. Это в любом случае должно стать чем-то особенным. Амадей с утра вырядился в грязную заплатанную сорочку не по размеру, на ногах его хлопали стоптанные домашние туфли. Он что-то радостно насвистывал и дирижировал сам себе старинной шпагой.

Вера была собранна, как генерал перед решающим сражением. Она двигалась среди клубящихся паром кастрюль и скворчащих сковородок Кухня представлялась чем-то средним между уменьшенной копией Ада и алхимической лабораторией. На помощь Вере призвали двух молчаливых хмурых женщин. Им не приходилось ничего объяснять, они словно читали мысли Веры. Двигались слаженно и ловко, а овощи резали со скоростью, которой позавидовали бы лучшие шеф-повара.