Он уже не спал, когда Эдта целовала его лицо и шею, расстёгивая пуговицы на его сорочке. Она была уже обнажённая, а сзади её обнимали руки отошедшего от дурмана шеф-душевника. Он прижался подбородком к её плечу и смотрел на друга из-под поволоки глубоких тёмных глаз. Эдта, прильнув щекой к его лбу, улыбалась. Дитр вдруг подумал, что порой супруги так похожи друг на друга – и это было не потому, что Рофомм и Эдта были оба темноволосы, а из-за чего-то другого.

– Ты будешь моим Береговым? – тихо спросил Рофомм. – Будешь охранять мою семью, пока не придёт время передать их мне?

Дитр понятия не имел, кто такой Береговой, и на всякий случай нахмурился. Эдта рассмеялась, притянув его к себе. Он не сопротивлялся, хотя его тревожило стать одним из всех тех мужчин, ему не хотелось, чтобы им пользовались. Словно угадав его мысли, друг сказал:

– Она же тебя любит, Дитр. Мне ты безмерно дорог. Мы тебя ни на кого не променяем. Теперь только ты – с нами, с ней и со мной. Будешь моим Береговым?

И он, завершивший поход сквозь время, уничтоживший ненависть и потерявший себя, вдруг понял, в чём его жертва – он, Дитр Парцес, и только он теперь отвечает за эту всемирную ошибку, Звёздного Помазанника. Чистота мира телесного в его руках.

– Он уедет в Принципат, так надо, я сейчас поняла, что так надо, – шептала Эдта, целуя их по очереди. Руки двоих мужчин гладили её наготу, натыкаясь друг на друга. Глаза её были закрыты, а взор всемирный устремлён в бесконечность. – Мы с тобой справимся с тем, что тут есть, и уедем следом. Там, на севере… – она вдохнула и открыла глаза, потемневшие до цвета болота. – Там, там…

Узор из золотых нитей времени триумфально ткался церемонией репатриации аристократа, возводил леса над башней на утёсе, хлопал парусом, отражался от белых зубов смеющейся женщины в оранжевом кафтане – и разбивался надвое. Эдта вскинула руку, стремясь вцепиться хотя бы в один, – и ей удалось. Триумф окрасился кровью, кровь брызнула на герб с тремя старогралейскими буквами, а дама-экзекутор схватила отрубленную голову за чёрные локоны под вопли глашатая об измене и сбросила в корзину. Эдта вскрикнула и открыла глаза.

– …всегда только с ним, это всемирное чувство, особенное чувство, – шептал ей Дитр, запустив руку между бёдер.

Эдта скользила по нитям будущего назад, просматривая узор задом наперёд, и дошла до той женщины с белыми зубами. Есть и другой узор – что там?

– Вернёшься ко мне, радость? – тихо спрашивал её бывший муж, осторожно прижимая руку к её беременному животу. – Будешь со мной снова?

– Буду, – ответила она и снова закрыла глаза.

И взор её стал темнотой – как у простого человека. Она видела лишь свои веки, лишь обычную пустоту. Эдта Андеца больше не видела вперёд. Эдта Андеца ослепла.

* * *

Клес приехал в шесть утра, как и обещал. Неуверенно ступавшую девушку он отвёл в пустующую, вылизанную как операционная комнату брата, а сам пошёл к Равиле за указаниями.

– Готовь отчёт по Парцесу, – диктовала она верному помощнику. – Я поправлю, но думаю, ты справишься. Мы обговаривали, что писать?

– Да, шеф, – кивнул он. – Парцес был одержим демоном. Но не заметят ли фальши? Ведь демон неразумен, а тень…

– Кто докажет обратное? – она хмыкнула. – Наше мнение аксиоматично, мы – первооткрыватели нового направления медицины – душевной хирургии. Клес, всемирщики с этим туманом доказали, что вся польза от них будет только после кремации, цветочки удобрять. Если мы будем молодцы, Клес, мы с тобой, Ерлом и ребятами, ох, мы вытравим их ржавчину! Пиши доклад. Ты принёс кого-нибудь почтового? Мне нужно написать Министру Зиниву, чтобы сделали Парцесу нормальный личник.

Министр всегда общался только с Равилой, причём в их общении не было ни искринки теплоты, они были как две машины – одна передавала просьбы, другая выполняла. Министр начинал функционировать только после фразы «омм Ребус попросил», он был готов сделать для омма Ребуса все что угодно, и этой формулой Равила кодировала несчастного чинушу выполнять и её личные просьбы. Интересно, были ли там какие-то границы? Равила была слишком умна, чтобы это проверять.

Она рассказала коллеге о Подкаблучнике и краже лечебных дел пациентов, надо было что-то с этим делать, пока полиция не перевернула вверх дном дом вдовы сгоревшего бандита. Клесу надо поговорить со вдовой – она раненая и глупая женщина, они могут друг другу помочь. – Парцес сказал, что Рофомм дал ей нашу визитку. Приходи к ней к полудню, оденься получше и сбрей…

– Нет! – возмутился Клес, накрыв лапищей бороду.

– …эту проблудь с лица, у неё муж был бородат. Клес, тебе не все равно, с кем спать? Ты же со всеми спишь – кроме меня и мужчин. Клес, мне нужны лечебные дела пациентов, я вдруг поняла, насколько они ценны. Ты ко мне лоялен, Клес?

Он убрал руку с подбородка. Он уже был фельдшером на Больничной дуге, когда Равила Лорца была лишь интерном, он ходил за нею по пятам, следя, чтобы на девушку не набросился очередной буйный пациент. Он был из небогатой семьи, к тому же наполовину церлеец, и нормальной карьеры ему не светило, пусть он и был всемирно одушевлён мощью и спокойствием. А молодые изобретатели, Ребус и Лорца, вооружили его глаза и дали заглянуть в больные души, дали контракт, чтобы он соприкасался с душами и лечил их, пусть и ценой его тепла душевного. А ещё ему платили больше, чем врачам, и поэтому Клес содержал мать с бабушкой и снимал в Зелёном Циркуляре дорогую маленькую квартирку – в доме, где селились одинокие врачи, законники и счетоводы без склонности к порокам. Клес вообще был нравственно чистоплотен. Но Клес был лоялен к Равиле Лорце.

– Если даме потребуется помощь… – вместо согласия проговорил он, а Лорца закончила за него:

– Ты отправишь её лечиться к тому, кого посчитаешь нужным. Мы с пациентами не спим. Приюту недолго осталось, Клес. Гад уедет в Принципат, а мы с тобой займёмся более масштабной операцией.

Она проводила его, пожав руку, а когда экипаж скрылся в тумане, на радиусе вдруг что-то застрекотало. То бы не птичий стрекот, а человечий сигнал. На заборчике террасы закрытой рюмочной сидел парень в стеклянной маске и размахивал брошюркой.

– Буквальное Сопротивление благодарит вас за чистый воздух, госпожа, – промолвил он. Равила знать не знала ни о каком сопротивлении, их старшая жена и её лучшая подруга глашатай Леара Листра сбежала на север, и теперь Равиле придётся узнавать всё самой.

– Не меня, – ответила она, и парень бросил ей брошюрку, которую она ловко поймала. – Не только меня.

Парень ловким профессиональным жестом вытащил блокнот и карандаш, приготовившись задавать вопросы, а лицо под маской, наверное, улыбнулось.

Равила сама не поняла, как это произошло – откуда взялись двое в конторских сюртуках, сидевших на них как на манекенах. Она даже не заметила, чтобы кто-то из них вытащил оружие, но после глухого хлопка журналист в маске повалился с забора мёртвым кулём.

Двое подбежали к телу, и один из мужчин снял с него маску затянутой в перчатки ладонью. Журналиста Равила видела впервые, быть может, его узнала бы Леара. Равила глядела на убийц, но не могла сосредоточиться, её взгляд соскальзывал то на дорожную выбоину, то на заборную пику, взгляд не мог ухватиться за их черты, что-то защищало лица людей от её памяти.