– Омм посол, – прошептал Рофомм. – Вы в порядке? Вас проводить?

Посол не обратил на него внимания. Он был в жутком подобии обморока, но стоял крепко, и рука его чётко выстукивала тростью свой бесконечный марш. Но голова не жила, голова задыхалась. Рот его был судорожно раскрыт, и дышал он сипло, с кривыми присвистами.

Эдта попятилась, потому что больше не могла смотреть на сплошные белки, в которые превратились глаза посла, Рофомм обнял её, отвернувшись от одержимого. Вслед им неслось «тук-тук-тук», затихая бледно и скорбно.

Фонтанная площадь, нарядное и элегантное место с маленьким сквериком посередине, теперь была глуха, словно оссуарий. Чуть дальше, на радиусе, были люди: они сгрудились у декоративного заборчика, слушая немытого человека в длинной чёрной рубахе из грубой ткани.

– …гнева всевышнего! Да разверзнутся небеса, да обрушится кара на грешников! И сгинут неверящие, а невинные возьмут мечи, дабы обагрить их гнилостной кровью!

Человек говорил со знанием дела, сама Леара бы позавидовала. Рука шеф-душевника сама потянулась к револьверу, Эдта качнула головой и тронула его за локоть, призывая сдерживаться.

– Ибо что не есть серое бедствие, как хмарь очей всевышнего, взирающего на заблудших чад своих? Вы нарушаете скрижали воли его своими лукавыми машинами на нечистом огне, тройственными браками, пустым смехом и танцами – так получите же заслуженное! Отцы и матери горят под землёй, ожидая вас в объятиях плача, ибо пытку и боль заслужили те, кто всю жизнь думал о жизни, забывая о власти всевышнего над своим жалким существом.

Люди не спорили с его чушью, они внимали. Лица у них были какими-то светлыми, побелели даже радужки глаз, морщины разгладились как на глупых младенцах, а рты открылись, забывая дышать. Это было преступное гнилое убеждение, за которое раньше полагалась петля, но теперь, как рассказал Шорл Дирлис, с этим больше никто ничего не делает.

– В трёх шагах от Префектуры, возмутительно! – буркнул он, а Эдта вцепилась в его запястье и поволокла за собой. – Да куда же ты так быстро?! Ты в положении, тебе нельзя…

– Надо быстрее, быстрее, – приговаривала она, почти задыхаясь от бега. – Оно требует, требует жертву!

– Какую ещё жертву, о чём ты говоришь? – говорил Рофомм ей в затылок, но она не обернулась и не ответила.

Надо быстрее, быстрее, жертва зреет в ней, напитанная всемирным огнём, лишь огонь может победить распылённую по стране проклятую воду. Она не желала этой жертвы – но ведь на то она и жертва, чтобы причинять боль.

Она думала, что избежит этого, спрятавшись, закутавшись в одиночество, но такое не суждено всемирно сильной женщине, пусть и ослепшей. Эдта жила старыми видениями, а они привели её к концу тумана.

Словно чувствуя угрозу, серость пришла в движение. Неведомые пальцы, извиваясь уродливыми спиралями, тянулись к их телам и душам, хватали за ступни, наполняя ноги всемирной усталостью. Стараясь не обращать внимания, Эдта бежала в центр опустевшего Административного Циркуляра, не замечая, что полицейские стояли у входов стенами с щитами и дубинками – зато это очень хорошо замечал Рофомм. Это был чей-то страх, боялось само государство.

У здания Министерства связи и путей стена щитов расступилась, пропуская полицейских и врача, которые тащили одержимого. Врача Рофомм помнил, раньше работал с ним в отделении душевного здоровья, но вот имя запамятовал. Из сущности проклятого вырвались хищные нити, опутывая новых жертв, те держались из последних сил. Вдруг один из полицейских охнул и осел на булыжник, закрывая руками голову, которую облепила незримая серость, присосавшись жадными пастями к носу и глазам, серость забирала волю к жизни. Врач ругнулся, сетуя, что им теперь тащить двоих. Душевник был туману не по зубам.

– Нам надо к Префектуре, – сказала Эдта, Рофомм кивнул.

Здание Префектуры – высокое, с куполами и мокрыми, опавшими от сырости флагами, затерялось в тумане, видно было лишь роскошную череду порталов, у которой выстроились цепью вооружённые люди. Это была самая слабая стальная цепь на свете телесном. У кого-то из них текли по лицу слезы, у одного парня деревянный щит отстукивал дрожь по булыжнику – всюду были страх и бессилие, хотя ничего толком не происходило, как могло показаться бы человечьему глазу. Но Рофомм видел, как бьются о них волны тумана, словно гнусное море о соляные скалы, раз за разом растворяя их твердь яростью своей. Тысячи пастей хватали людей за ноги и локти, чёрные рога таранами били их в животы, руки и лапы – бесконечные, тысячепалые – оглаживали их лица. Плащи и щиты расступались, когда медики выводили из здания очередного одержимого, и снова смыкали цепь.

Рофомм взглянул на жену и после согласного взмаха ресниц вытащил дальнозоркую трубу. Женщина не отпускала его руку, ввинчиваясь в его сущность своей всемирной любовью, и они стали единым разумом в своём поиске, и поэтому там, где не было ничего, Эдта видела любимого, что стоял рядом с ней посреди бушующей мглы.

Искажённые лица вопили смертельную оду двоим своим главным слушателям. Смерчами они крутились, хлопая её юбкой, раздувая полы его кафтана. Гигантская сольпужья лапа царапнула её по животу, и Эдта отшатнулась, шипя материнской яростью. Рофомм в ужасе смотрел на свои руки, а волосы его горели, и лицо покрывалось ожогами. Тварь, вылетевшая из клубка рук, носов и пастей, приблизилась к его глазам чудовищным зеркалом, отражая то лицо, какого у него никогда не было в этой жизни, – сплошной ожог цвета сырого мяса. Рофомм вскрикнул и взмахнул рукавом, и морок рассыпался многоголосным смехом. Пустота преобразилась тысячами мелких зубастых ртов, и те ринулись на него с голодным клацаньем.

Эдта закрыла лицо руками – на неё смотрели бесконечные глаза всех цветов и разрезов, они облепили чудовищную голову с проплешинами, сереющими на гниющем черепе, а длинная шея поскрипывала на острых позвонках, она окружала Эдту удушающим объятием. Насквозь вижу.

Сквозь. Эдта отстранилась, заслоняя живот, и теперь смотрела прямо в огромный глаз, сплошное глазное яблоко, что червилось серыми сосудами. Слизь капала на неё зловонными слезами, глаз стекал, заключая её в скользкий кокон.

Мерзость заливалась в кричащий рот, женщина захлёбывалась в отвращении. Она упала на колени, которых у неё не было, царапая своё горло, а рядом дёргалась опалённая ладонь её мужа, который полз к ней, рассекая небытие.

Не перечить. Грязь. Туман вихрился шеями-кнутами, булькал нарывами обволакивающей кожи, туман приготовился их уничтожить. Эдта последним рывком повернула голову и посмотрела на Рофомма. Плоть стекала с его черепа, а кости терзали крохотные пасти. Она открыла рот, но не смогла сказать ни одной мысли – в чреве её копошились щупальца, не имеющие начала.

И лишь руку свою смогла она протянуть к руке любимого, но не было у них рук, они оба растворялись живьём. Кожа и мышцы на её ладони серели и опадали, а туманные черви жрали падаль души её. И горела сущность шеф-душевника, и пепел от него развеивало дыхание чудовищных глоток. Не смеете.