– Они тебе так сказали?

– Ну, почти.

– Мне жаль, что это происходит.

– Мне тоже.

– Если бы я мог взмахнуть палочкой и заставить все это исчезнуть, я бы так и сделал.

– Наверное, стоило бы попробовать достать такую.

Доктор Мендес бесстрастно смотрит на меня через свои прямоугольные очки в прозрачной оправе.

– Ты упоминал, что собирался провести день прощания с Эли.

Я останавливаюсь перед своим креслом и резко в него опускаюсь, заставляя его наклониться назад на пару дюймов.

– Да.

– Провел?

– Ага.

– И как прошло?

– О, фантастически. – Я с кислой миной поднимаю большие пальцы вверх.

Безмятежная улыбка доктора Мендеса сразу же заставляет пожалеть о моих злости и сарказме.

– Простите, – говорю я вполголоса.

– Не извиняйся.

– Это была катастрофа.

Пауза. Ожидание.

И я продолжаю.

– У родителей Эли… не все гладко. Они уже давно не ладили. А теперь разводятся. Они сказали, что не из-за смерти Эли, но это неправда. И быть с ними было ужасно неловко. Плюс ко всему отец Эли фактически сказал, что считает меня виноватым. О, и при этом он не хочет, чтобы я попал в тюрьму, и не ненавидит меня так, как сестра Эли, которая определенно желает, чтобы я безо всякой тюрьмы прямиком отправился на электрический стул. И конечно, сестра Эли решила не проводить с нами день прощания, но почему-то очень хотела, чтобы это сделали родители. Очень странная была ситуация.

– Радикально отличается, насколько я понимаю, от опыта с бабушкой Блейка.

– Это точно. Плюс случилась еще одна паническая атака. В грязном мерзком туалете. Уже вторая на глазах у Джесмин.

– Мне жаль.

Ноги начинают дергаться.

– Меня уже достали эти панические атаки. Я принимаю «Золофт», как вы и велели.

Доктор Мендес кивает и встает. Он подходит к своему столу, выдвигает ящик, берет блокнот для рецептов, возвращается, садится и начинает что-то строчить.

– Я собираюсь повысить тебе дозировку «Золофта». – Он отрывает рецепт и протягивает мне.

Я сижу неподвижно, рассматривая бумажку. Но не тянусь к ней.

– Атаки прекратятся?

– Даже если нет, это будет шагом в правильном направлении. Мы с этим разберемся.

– А до тех пор я сижу тут и рассказываю вам сказки. – Наконец я забираю у него рецепт.

Доктор Мендес кладет блокнот для рецептов на боковой столик, садится, закинув ногу на ногу, сцепив перед собой руки и положив локоть на колено.

– Уверяю тебя, в этом кажущемся безумии есть своя система. Ты мне веришь?

– Наверное. – Я еле слышу свой собственный голос.

– Ты мне веришь, когда я говорю, что цель этой работы – этих историй – отнюдь не в том, чтобы врать себе либо кому-то еще?

– По ощущениям – именно в этом, но допустим.

– И не в том, чтобы предполагать отсутствие ответственности за наши действия.

– Хорошо.

– Если я скажу, что у меня есть серьезные причины верить в то, что это может тебе помочь, ты со мной?

– Да.

– Я обещаю, что если это не сработает, попробуем что-нибудь другое.

Это одно из немногого в твоей жизни, что не пытается уничтожить тебя. Глаза заволокло слезами, и я смотрю вниз.

– Хорошо, – шепчу я в пол.

– Расскажи мне о дне прощания с Эли. Похоже, он был насыщенным. Люди. Эмоции.

– Пожалуй, да.

– Ты столкнулся с чем-нибудь таким, с чем не сталкивался раньше?

Забавно, что я могу признаться ему в убийстве, но не могу рассказать о любви.

– Ммм… Да. – Я изучаю ковер, потом поднимаю взгляд, а доктор смотрит и ждет. – Я… осознал, что, возможно, испытываю чувства к Джесмин.

– Полагаю, это поднимает некоторые непростые вопросы.

– Правда?

Спокойствие доктора Мендеса лишает мой сарказм кислорода.

– Отец Эли в какой-то момент стал главным: «О, кстати, я вижу, как ты смотришь на нее, и я не хочу, чтобы у тебя когда-либо что-то было с подругой моего мертвого сына».

– А что насчет эмоциональных вопросов внутри тебя?

– Само собой. И это тоже.

Он потирает челюсть и похлопывает по губам указательным пальцем.

– Интересно, не связана ли какая-то важная скрытая часть вины с твоей растущей привязанностью к Джесмин?

– Возможно. – Немного больше, чем «возможно», но не нужно выдавать то, насколько глубоко этот доктор проник в мою голову.

– Не все переживания обязательно должны учить нас одному и тому же. Все в порядке, если день прощания с Эли позволил тебе столкнуться с другой стороной твоей эмоциональной сущности, нежели день прощания с Блейком.

– Наверное.

– Ну что? Расскажешь мне историю?

– Я хочу, чтобы вы сказали конкретно, что мне делать в ситуации с Джесмин.

– Хотел был я, чтобы у меня был простой ответ. И я не скромничаю.

– Я бы не отказался и от сложного ответа, – тихо говорю я. – Любого ответа.

– Уверен, что ответ сам появится в определенный момент. Иногда ответ возникает в процессе исключения.

Я печально смеюсь.

– Я как раз работаю над тем, чтобы исключить все ответы, которые позволят мне жить как нормальному счастливому человеку. Однако хотите услышать что-то смешное?

Он поднимает брови и кивает, побуждая к продолжению.

– Когда отец Эли обвинил во всем меня, мне не хотелось принять на себя ответственность, хотя у меня было такое чувство рядом с бабушкой Блейка.

– Что ты чувствовал?

– Я хотел рассказать ему про Билли и Хиро. Хоть это и глупо и их не существует. – Слезы стоят у меня в горле.

Доктор Мендес дает мне время собраться. Затем откидывается на спинку кресла, устраиваясь удобнее.

– Как насчет того, чтобы рассказать мне историю?

Я вздыхаю и пару секунд стою перед открытым холодильником своего воображения.

– Итак, есть один парень, его зовут… Джимини Дерьмовёрт.

Теперь, вдобавок ко всему остальному, я не могу перестать думать о Джесмин. В день прощания с Эли открылась какая-то дверь, которую я больше не могу захлопнуть.

Хотя я бы и не сказал, что сильно стараюсь.