* * *

Прошло два дня. Дениза не появилась ни в аудиториях университета в Нантере, ни в клубе «Вотрен». Когда я спросила Андреа, предупредила ли она, что не придет, та ответила, что Дениза звонила, сообщила, что заболела и придет, как только почувствует себя лучше. Таким образом, в тот вечер я танцевала одна. Я чувствовала, что мне не хватает Денизы. Одинокий клиент тоже не пришел.

* * *

На следующий день я нашла в почтовом ящике ответ от Брижит Боллем. Она согласилась встретиться и приглашала меня к себе ровно через неделю.

Ты уже более или менее знаешь содержание нашей беседы, Диеган. К этому я еще вернусь. Но до визита к Брижит Боллем оставалась неделя, а пока я решила проведать Денизу. Она уже три дня не давала о себе знать, и я начала волноваться.

Дениза жила в южном пригороде Парижа, в маленькой, но уютной квартирке, которая была мне хорошо знакома. Она много раз приглашала меня туда, мы ели, занимались, встречались со студентами с нашего факультета, болтунами и занудами. Они цитировали философов, которых никогда не читали, или читали, но не поняли, и, скорее всего, не имели шансов понять в будущем. Обычно они наводили на меня жуткую скуку. Но на одну-две ночи, когда им нечего было сказать и оставалось только трахаться, они вполне годились.

Я подошла к двери квартиры Денизы. Звонка у нее не было. Я собралась постучать, как вдруг мне показалось, что я слышу внутри затихающее пение, последние слова какой-то песни, нежные и печальные. Мелодию я не узнала. Я замерла у двери, прислушалась. Тишина. Наверное, это было радио. По крайней мере, Дениза дома, подумала я тогда. Постучала три раза, подождала и, не дождавшись ответа, постучала еще три раза. Я все еще чтила ритуал, который надо было соблюдать у двери в омерзительную берлогу моего отца. Дениза не открывала. Наверное, вышла, подумала я. Или спит. Как ни странно, от этой мысли у меня словно камень с души свалился, как если бы увидеться с Денизой (для чего я, собственно, и пришла) вдруг показалось мне неуместным и опасным. Я уже собиралась сбежать по лестнице к выходу, когда дверь открылась, медленно и бесшумно, словно по собственной воле и без чьей-либо помощи. Я смотрела, как она поворачивается на петлях, будто ее толкал или тянул призрак, затем увидела Денизу – сначала ее руку, потом плечо и, наконец, лицо, вернее, часть лица. Другая часть лица, как и половина тела, были скрыты за дверью. Несколько секунд я вглядывалась в эту половину лица, ничего не говоря и пытаясь улыбнуться. Но, если мне это и удалось, то, боюсь, вместо улыбки у меня получился оскал мертвеца. А на лице (вернее, половине лица) Денизы нельзя было прочесть ничего. На лестничной площадке образовался сквозняк, потянуло сыростью.

– Входи, дорогая, – сказала Дениза. – А то замерзнешь.

Она отступила на шаг от двери, давая мне пройти. Я шагнула вперед и очутилась в полумраке. Узкий коридор вел в гостиную. Окна были закрыты. Все выглядело обычным, было чисто и холодно. И все же в глубине души я была уверена, что эта комната готова рассечь пополам все, что в нее попадет; что она представляет собой мачете с только что наточенным клинком, который с нетерпением ждет жертву, чтобы изрубить ее на куски. Входи, повторил голос Денизы. Это ведь ее голос, подумала я, но почему-то я его не узнаю. У меня возникла догадка, что, если я повернусь спиной к этому голосу – не к Денизе, а именно к ее голосу, – это будет самоубийством. «Входи, не стой на пороге». В ее голосе не было ничего, что напоминало бы приказ. Скорее это походило на просьбу, но просьбу, обращенную к повелителю Преисподней. Я повиновалась и вошла. В это мгновение я была твердо уверена, что за дверью меня ждет не Дениза, а кто-то другой, чье присутствие я четко ощущала в квартире. Я переступила порог, сделала еще три или четыре шага вперед, стараясь не смотреть на пространство за дверью. Дверь захлопнулась за моей спиной. Коридор впереди казался бесконечным, он все тянулся и тянулся, словно не желая обрываться у двери гостиной. Я обернулась, стараясь выглядеть как можно более естественно. Я готовилась увидеть холодный блеск ножа, или черное дуло револьвера, или веревку с петлей.

Ничего подобного: передо мной стояла Дениза, одна, в темно-синем или темно-зеленом халате, который скрадывал ее прекрасно вылепленные формы. Она похудела, это было сразу заметно. Я спросила, как она себя чувствует. «Мне нужно еще несколько дней, чтобы окончательно прийти в форму», – сказала она, проходя по коридору. Поравнявшись со мной, она положила руку мне на плечо. Рука была холодная, как железная рукавица, забытая зимой на улице. А вот глаза, наоборот, горели, это я заметила сразу. Она сказала:

– Самое плохое уже позади, вчера я была не в состоянии пошевелиться или даже открыть глаза. У меня был сильный жар, и я была в его власти, я часами лежала с закрытыми глазами, это просто ужас, что происходит у нас под опущенными веками, я молилась, чтобы не умереть, жар начал медленно спадать, пришел врач, дал мне лекарства, еще несколько дней, и все будет в порядке, спасибо, что зашла, дорогая.

Она крепко сжала мое плечо, прежде чем убрать руку (но я еще долго потом чувствовала тяжесть и холод этой руки). Затем направилась вглубь квартиры, а я пошла за ней. Коридор снова обрел свою обычную длину.

Квартира состояла из единственной комнаты, которую Дениза разделила пополам с помощью большой японской ширмы. Ближняя половина выполняла роль гостиной и кухни. Другая, за ширмой, служила спальней, в ней также находились душ и туалет. Я села на диван. Дениза предложила мне чаю.

– Чай могу заварить и я, тебе лучше поберечь силы, – сказала я, но она непременно хотела сделать это сама.

Я осмотрелась. С тех пор как я приходила сюда в последний раз, ничего не изменилось. Но недавно возникшее ощущение, что в квартире, кроме нас с Денизой, есть кто-то еще, только усилилось. Кто-то, чье присутствие я ощутила за дверью, был здесь, в эту самую минуту, и его присутствие меняло все: расстановку книг на полках, количество чашек в шкафу для посуды, размер букв в афише на стене, улыбку родителей Денизы на фотографии, стоящей на буфете. Все это словно получило сокрушительный удар. Дениза возилась с чайником. Я смотрела на ширму. Третий