Наутро только собираюсь ехать за тетей Иной, а потом с нею вместе – к Джессу, как вдруг трещит мобильный. Номер местный, но мне не знаком, так что сбрасываю звонок на голосовую почту. Проходит еще несколько минут. Я уже решила, что это была назойливая адресная реклама, мошенники или просто ошибка набора, но нет: дзынь! Падает уведомление. Интересно, от кого же? В наше время никто не наговаривает сообщений на автоответчик.

Через мгновение в ухе у меня грохочет раскатистый мужской тембр: «Шейди, это Фрэнк Купер. Звоню обсудить то, что ты наплела Кеннету. Может, даже и к лучшему, что ты не берешь трубку, поскольку я буду говорить, а ты должна слушать». Голос такой властный, что я автоматически выпрямляюсь по струнке, сидя на кровати. Он принадлежит уже не тому взбешенному безутешному человеку с похорон Джима, и не другому – доброму, мягкосердечному, что приезжал ко мне извиняться, и даже не третьему, горланившему в пустоту ночи. Этот Фрэнк – начальник, босс, вождь. Фрэнк, который баллотируется в мэры и уверенно побеждает. Тот самый Фрэнк, кого боялся и терпеть не мог Джим.

«Кеннет потерял папу. У него горе. Ты посмела при этом обвинить его в убийстве родного отца. Ты посмела намекать, что он тут не жертва, а кто-то еще. Ты все это посмела сказать, Шейди Гроув».

Мои щеки горят от стыда.

«Я тебя всегда считал хорошей девочкой. По сравнению со всей твоей родней, во всяком случае… Воспитание – дело такое, его уже не исправишь, но как вести себя в окружающем мире, каждый выбирает сам. Можно смириться с горькой правдой и жить дальше. Но обвинять невинного парня, угрожать ему, переводить на него стрелки с твоего жалкого братца – это отвратительно».

Теперь щеки горят по иной причине. Их раскаляет изнутри лютая ярость. А Фрэнк все бушует:

«Короче. Если ты с сегодняшнего дня не прекратишь трепать языком чепуху и бред, клянусь богом – насяду на твоего Джесса так, что прошлое покажется шуткой. Я с него не слезу, пока не упеку пожизненно. Раздавлю, как таракана, и кишки на сапог намотаю. Если ты не желаешь такого исхода для своего брата, то оставь в покое моего племянника. Прекрати совать нос куда не просят. Будь хорошей девочкой, засядь дома за уроки и постарайся стать в жизни кем-то более достойным, чем твои родственнички».

Он еще много чего говорит – о своем добром имени, семейной чести, репутации в городе, влиянии и весе в обществе. С каждым словом я все плотнее сдавливаю трубку. Весь стыд давно улетучился, как дым. От выражения «белый мусор» Фрэнк воздержался, но оно будто крупными буквами высвечено в каждой фразе. Мою, значит, семью этот дядька держит за ничто, за пыль под ногами, за слабаков. Уверен, что мы притаимся и будем молча смотреть, как нас уничтожают. Что ж, это глубокое заблуждение.

А он все не унимается, все трещит, все трындит – ну да хватит с меня. Нажимаю кнопку «завершить» и сохраняю сообщение в памяти телефона. Этот джентльмен рассчитывал меня запугать, а сам подлил в огонь столько масла, что хватит на лесной пожар. Теперь земля у меня под ногами пылает. Фрэнк, которого я знала – думала, что знаю, Фрэнк, которого уважает и ценит весь город, никогда не стал бы так говорить с девочкой-подростком. Теперь он проявил себя со стороны, знакомой раньше, видимо, только Джиму. Значит, испугался. Значит, ставка у него высока…

Дикий гнев не отпускает меня все утро. И только когда мы с тетей подходим несколько часов спустя к центру временной изоляции для несовершеннолетних, он слегка утихает, оставляя взамен горечь в гортани. Это учреждение напоминает обычную начальную школу, только огороженную колючей проволокой, – сочетание, вероятно, самое удручающее из всех мною виденных. Словно трогательное благоухание стружки от цветных карандашей смешалось здесь с потом отчаяния от сломанных юных жизней.

По ту сторону ворот настроение мое падает совсем уж до нуля. Все тут такое… бездушное, механистичное – бесчеловечное, в сущности. Невозможно даже представить, как Джесс проживает здесь день за нем, запертый, словно приютский пес, в клетке. Подкатывают слезы. Проглатываю их.

Мы по очереди проходим через металлодетектор, затем местная охранница досматривает нас на предмет оружия, наркотиков или что там еще нам взбредет в голову пронести в застенок. Обеим нам приходится разуться, а мне – еще и волосы распустить: вдруг там тоже контрабанда?

Потом дежурный, скучающий в своей стеклянной будке, машет нам рукой – проходите, путь свободен. Под аккомпанемент зловещих металлических щелчков и трелей продвигаемся куда-то дальше по лабиринту коридоров. Тетя Ина уже бледна как смерть. Тянет руку, чтобы на меня опереться. Рука липкая от холодного пота. Ну что я за чудовище такое, как могла затащить ее сюда?

В конце концов еще какой-то офицер препровождает нас в обширную комнату для свиданий. Здесь обстановка несколько менее зловещая. Хотя у каждой из нескольких дверей, естественно, стража с дубинками наготове, но кругом расставлены столы и стулья, есть даже автоматы с напитками и нехитрой снедью. А за столами на стульях сидят несовершеннолетние юноши в синих робах и их родители-братья-сестры. Одни пересмеиваются, другие жарко обсуждают что-то важное. Некоторые даже в карты играют. Повсюду валяются пустые банки, обертки и фантики.

Мы выбираем стол у самой стены, усаживаемся и ждем. Я, пытаясь подавить безотчетный ужас, невидимым дымом окутывающий меня, сосредоточенно изучаю стены казенно-серого цвета и наглядные пособия на них.

– Возьмешь Джессу что-нибудь в автомате? – Тетя пододвигает мне пластиковый пакет, набитый банкнотами в один доллар. В ином виде деньги сюда брать с собой не разрешается. Хорошо, что она не забыла о такой наличке, а то представляю, какая у них тут в столовой еда. Джесс будет рад пожевать что-нибудь нормальное. Привычное.

Я покупаю ему сникерс, корневое пиво[78] – и скорее обратно к тете Ине. Ей уже совсем нехорошо: привалилась к стене, глаза закрыты.

– Ты как?

– Нормально. – Она с трудом поднимает веки, но тут же опять опускает их, так что вряд ли «нормально».

Ей потребовалось собрать в кулак все силы, всю храбрость, чтобы пойти со мной, преодолеть страх перед внешним миром. Мне хоть капелька такой отваги сейчас бы тоже не помешала.

Тетя собирается еще что-то добавить, как вдруг перед столом, словно из ниоткуда, появляется Джесс и просто говорит: «Привет». Только голос более низкий, чем мне помнится.

Первым делом в глаза бросается подбитый глаз. Потом – рассеченная губа. Сразу начинаю плакать. Брат с размаху плюхается на свободный стул.

– Вот потому-то я и не хотел, чтобы вы приходили, – поясняет он. – Мало радости такое видеть.