Довольно противоречивой была позиция Уилсона. Как и Адамс, он разрабатывал теорию «зеркального представительства». Он заявлял, что депутаты должны выражать те же мысли и чувства, которые выразили бы их избиратели, если бы располагали той же информацией[768]. В то же время: «Обязанность нации — доверить ведение своих дел лишь своим самым мудрым и лучшим гражданам»[769]. У других федералистов эта меритократическая теория зачастую принимала элитистский оттенок.

Антифедералисты, со своей стороны, выдвигали «зеркальное представительство» как собственный идеал. Пенсильванские антифедералисты считали, что Конгресс должен «обладать теми же чувствами, мнениями и взглядами, которые выразил бы сам народ, если бы он весь собрался»[770]. Бостонец «Ян де Витт» продолжал эту мысль. Критикуя конструкцию Палаты представителей, он писал: «Можно ли сказать, что это собрание представляет мнение народа? Разве депутаты хотя бы одной чертой напоминают народ?»[771]

При этом практическое осуществление той или иной теории зависело, разумеется, от избирательного права. Во время революции только Вермонт дал право голоса всем взрослым мужчинам и только Пенсильвания — всем налогоплательщикам мужского пола. «Отцы-основатели» опирались как на сложившуюся практику, так и на авторитет Монтескье. «Право подавать голос в своем округе для выбора представителей должны иметь все граждане, исключая тех, положение которых так низко, что на них смотрят как на людей, неспособных иметь свою собственную волю»[772], — говорилось в «Духе законов». В условиях США было очевидно, что в число людей, предположительно «неспособных иметь свою собственную волю», входили женщины, рабы и сервенты. Кто еще включался в эту категорию?

Выступая на Конвенте в Филадельфии, Гувернер Моррис был сторонником введения имущественных цензов для избирателей. Доверять голосование неимущим, с его точки зрения, было все равно что позволить голосовать детям: «Дайте право голоса людям, не имеющим никакой собственности, и они продадут свой голос богачам, способным его купить. Мы не можем ограничиваться рассмотрением настоящего момента. Недалеко то время, когда эта страна будет изобиловать механиками и рабочими, которые получают свой хлеб от нанимателей. Разве такие люди будут надежными и верными стражами свободы?»[773] Поэтому голосовать должны были только фригольдеры. Немного иначе рассуждал о проблеме избирательного права Уилсон. Он прибегал к метафоре: «Представительство — это цепочка общения между народом и теми, кому он поручил осуществление властных полномочий. Если материалы, из которых состоит эта цепь, прочны и надежны, то нет нужды беспокоиться о том, насколько они отполированы. Но для того, чтобы придать им истинный республиканский блеск, я не знаю более действенного средства, чем допустить свободных людей к избирательному праву и максимально повысить ценность этого права»[774]. Всеобщее избирательное право для мужчин предлагал ввести Гамильтон[775]. В итоге было принято компромиссное решение: право определять избирательные цензы на выборах было передоверено штатам (ст. I, разд. 2). Во время ратификации ту же мысль выразили виргинские антифедералисты. В одной из предложенных ими поправок к Конституции говорилось, что право голоса должны получить все, «кто имеет достаточные доказательства постоянного общего интереса с сообществом и привязанности к нему»[776]. Эта формулировка на практике также подразумевала имущественный ценз. Примечательно, что другие ратификационные конвенты не имели возражений по этому вопросу.

Преамбула к Конституции определяет цель создания государства. Ее идеальный образ будущего — «более совершенный Союз». Для «отцов-основателей» подтекст этой формулы был связан с представлением о принципиальном единстве США как государства и американцев как нации. Федералисты отстаивали тезис о единой национальной идентичности США. Б. Раш объявлял себя «гражданином каждого штата»[777]. Джон Джей писал: «Мне не раз доставляло удовольствие думать о том, что независимая Америка не составлена из отдельных, удаленных друг от друга территорий, но представляет собой… единую… страну». Он приводил основания единой американской идентичности: общность происхождения, религии, языка, политических принципов; наконец, общая борьба за независимость[778].

При этом, согласно распространенным в эпоху Просвещения представлениям, национальная идентичность и «дух законов» должны быть адаптированы друг к другу. Для просветителей национальная идентичность не есть нечто, существующее от природы. Напротив, «в норме» она создается Законодателем искусственно[779]. Этот аспект Конституции подчеркивал массачусетский «Федералист» (не путать с «Федералистом» Гамильтона, Мэдисона и Джея): «Предшествуют ли гражданские привычки гражданским институтам? Мог ли мудрый законодатель, который собирался создать систему правления для нации в естественном состоянии, приспособить свой план к преобладающим привычкам такого народа? Нет, его цель будет состоять в том, чтобы ввести свод законов, который будет стимулировать те привычки цивилизации и порядка, которые должны быть результатом хорошего управления»[780]. Для современников было очевидно, что национальная идентичность и «гражданские привычки» США должны быть республиканскими.