Когда он обдумывал все снова и снова, прокручивая в мельчайших подробностях тот их разговор, то не находил иной причины, из-за которой она не приняла его предложения. Выходит, что Клавдию не устраивает он сам. Что-то, значит, с ним не так?

Но выяснять, спрашивать, настаивать и уговаривать Матвей не стал.

И не станет. Она так решила, и это ее выбор.

Больно ему было настолько, что с того самого памятного разговора у метро сердце Матвея не переставало щемить. И какой-то черной глухой безнадегой и тоской заполонило сознание, да и саму жизнь… в общем, хреново ему было так, что и не продохнуть.

И стало еще хуже после того, как, вернувшись и позвонив Клаве, он услышал ее голос, наполненный истинной заботой и беспокойством о нем, а потом… этот ее вопрос про встречаемся-расстаемся, словно она проверяла, не отказался ли он от своей затеи, не передумал ли, не решил ли оставить все как есть.

Но он не передумал. Да и не мог.

Довольствоваться «огрызками» настоящих отношений и чувств, встречаться на редких свиданиях, пусть и не по гостиничным номерам– этот вопрос уж он как-нибудь бы решил. Уже собирался расконсервировать их старую квартиру и перевезти туда маму с сестрой и племянницей. Да и сестре оставалось учиться всего ничего: четыре месяца. Но даже просто съехаться и «пробовать» вместе жить, по его ощущениям, было сродни предательству тех чувств и того глубокого духовного единения, которое они испытали и пережили, которые испытывал он.

Что-то в этом было унизительное, мелкотравчатое, принижающее и обесценивающее всю истинную красоту и глубину их чувства. Чем-то сродни быстрому перепихону на работе, что-то вроде сексуального фастфуда, потребляемого, если можно так сказать, в разнообразном виде. Какая-то была в этом менеджерская бомжеватость. Матвей не мог бы объяснить, отчего и почему он так это ощущал и почему относился к временности свиданий и «пробной» жизни подобным образом. Но он так чувствовал и так воспринимал альтернативу их женитьбе с Клавдией.

И что делать дальше, и как разруливать этот вопрос, Матвей не знал и представления не имел. И стоит ли вообще пытаться его разруливать, если Клавдия сказала, что не готова к жизни с ним. Чем-то он ее не устраивает для такой жизни. Чтобы просто встречаться и крутить роман, видимо, устраивает, а для семьи– нет.

И так становилось Ладожскому от этих выводов и мыслей…

М-да, хреново, прямо скажем.

Василия выписывали из госпиталя, и встречать его на такси отправились, понятное дело, Клава с Павлом. Прошла неделя после посещения Клавдией доктора.

Ладожский так и не позвонил. И даже ни одной эсэмэски не прислал.

Каждый день, открывая WhatsApp, Клавдия видела, что он периодически заходит в сеть. Значит, в Москве, ну, по крайней мере, в очередную поездку туда, на Украину, не отправился, иначе бы в соцсети не появлялся. Хоть это обстоятельство немного успокаивало ее. А в остальном…

Клавдия скучала по нему ужасно! Ей невероятно не хватало его голоса, запаха, улыбки, слов, его нежности и страсти– его всего. Целиком и полностью. Особенно сейчас.

Но он не звонил. И ничего не предлагал. И не изъявлял желания встретиться и поговорить. Все. Точка.

И она понятия не имела, что думать, делать и как реагировать на такое глухое молчание мужчины. И маялась от этого еще сильнее.

–Ну что, ребята, я здоров!– резвым бодряком вышел к ним навстречу Василий.

–Напоминаю, что я точно знаю, насколько ты здоров,– остудила его браваду Клавдия, выделив голосом «насколько», и проворчала:– Садись в машину, беженец госпитальный.

–Меня выписали,– напомнил ей бывший муж.

–Ага,– кивнула она недовольно,– с припиской «условно годен».

–Ничего, Клавуня,– подбодрил ее Вася, приобняв за плечи,– прорвемся. Съезжу к своим на недельку, там меня Валюха, отец с дедом и шаман подлечат– и можно обратно в строй.

–Ум-м-м,– закатила глаза Клавдия, изображая бессилие перед его упертостью, и забралась на заднее сиденье такси.

Этот спор с Василием продолжался всю последнюю неделю: он рвался сбежать из госпиталя, Клавдия и его лечащий врач вразумляли пациента Донгака, пытаясь всячески уговорить долечиться до конца.

Васька их «продавил». Зараза такая.

Ну и вот результат: они едут к ним домой, где Василий Максырович намеревается поваляться в ванне с лавандовой пеной, поесть от пуза торжественный обед, приготовленный в его честь Софьей Михайловной и Клавдией, пообщаться с нежно любимой московской родней, выспаться на мягкой, душистой кровати… а завтра убыть на самолете в Кызыл, где его ждет радостная и не менее торжественная встреча всей тувинской родни. Вот как-то так он озвучил свои пожелания и планы.

Павел, кстати, собрался лететь вместе с отцом. Ну в этом вопросе Клавдия как раз не возражала, а ровно наоборот– однозначно поддержала сына в его желании. Она, как могла сильно, возражала против всего остального: практически побега из госпиталя, полета на самолете туда-сюда с таким диагнозом и, самое главное,– против решения Василия вернуться обратно на фронт как можно скорей.

Но она могла возражать сколько угодно: Василий, конечно, ее всегда слушал и частенько соглашался с аргументами подруги, но делал по-своему. А в этот раз даже слушать не стал– обнял, поцеловал в щеку, прижал к себе и произнес своим особенным тоном-голосом, которым говорил в крайне редких, особых случаях, ей на ухо:

–Не держи меня, Клав, не держи!– И пообещал:– Все будет хорошо.

–Даже если тебя убьют?– заливалась она бессильными слезами.

–Ну-у-у,– протянул он совсем иным, шутливым тоном и смешливым голосом,– я так просто им не дамся. К тому же ты обещала меня вытащить с того света и отдубасить. Помнишь?

–Помню!– буркнула она капризно и уткнулась лицом ему в плечо, скрывая свои слезы.

–Во-о-от,– протянул многозначительно Васька,– а эта угроза пострашней всякого нацика будет, скажу я тебе.

Она отпустила, как он и просил. Отпустила. И только самой Клавдии было известно, чего ей стоило не удерживать его и отпустить с благословением в душе.

Праздничный обед прошел шумно и весело. Собрались только свои: Клавдия, папа с мамой и Антоном и бабушка с Павлом. Васька балагурил, шутил, баловал их всякими солдатскими байками, сыпал присказками, анекдотами и одаривал оптимизмом. Было очень вкусно, громко и замечательно– прямо репетиция приближающегося Нового года, да и только, до которого оставалось меньше месяца.

Поздно вечером, когда родители с Антоном ушли, а Пашка отправился на свидание с Аленой, в кухне за круглым столом собрались Софья Михайловна, Клавдия и Вася, чтобы выпить чаю с любимыми Васькиными сладостями: конфетами «Птичье молоко» ишербетом, как бывало в те далекие времена, когда Клава с Васей еще учились в институте и жили тут все вместе. Ну вот, накрыли они на стол, расселись на свои привычные места и приступили к неторопливому, вдумчивому чаепитию подо всякие разговоры. Софья Михайловна расспрашивала бывшего внучатого зятя, насколько это было возможно, подробно про его службу, про дела на фронте, про настроения солдат.