– Ага, разговор назрел, – Эдуард Цыпин кивнул. – Шуша, мне пора познакомиться с твоими родителями.

О чем это он? Вместо того чтобы обнять ее еще крепче и страстно шептать: «Я хочу тебя», он заводит эту нудную волынку насчет предков.

– Зачем?

– Потому что ты девушка, а я старше, у нас это серьезно. Так полагается. Хочешь, поедем прямо сейчас к тебе домой?

Она смотрела на него, пытаясь понять, насколько серьезно он все это говорит – тут, на Арбате, среди шума и гама, под аккомпанемент уличных музыкантов.

Потом снова представила, как вот сейчас они двинут в Новый Иордан. И ему понравится их большой дом. Она предъявит его матери (папы, как всегда, ведь нет дома), и они сядут в гостиной на диване. И мать начнет «узнавать всю его подноготную» – вежливо, но неумолимо. Кто такой, кто предки, чем зарабатывает на жизнь, как это сумел познакомиться с дочкой депутата – тара-ра-тара-ра…

А потом, как и мерещилось ей в навязчивых кошмарах, нянька приведет за руку сестрицу Женьку – вот, мол, Эдик, познакомьтесь и с ней, «с нашей младшенькой». И Женька уставится на него оловянными глазами и срыгнет, а может, еще того хуже: сходит по-большому в подгузники. И смрад наполнит гостиную, и мать, нянька сразу засуетятся, захлопочут вокруг этого вонючего урода, а он… принц Фортинбрас, увидит все это… весь этот ад и сбежит.

Бросит ее.

Навсегда.

– Нет.

– Но почему нет?

– Я ненавижу свой дом, – Шуша смотрела на него. – Пойми же ты, я ненавижу свой дом. Я так хочу, чтобы ты…

– Чтобы я что?

– Забрал меня к себе.

Арбат гулял, фонтан журчал. Принц Фортинбрас улыбнулся:

– Ладно, как хочешь. Тогда у меня – сюрприз для тебя.

– Какой?

– Увидишь.

Они сели в его машину. Шуша воображала, что вот сейчас он наконец-то привезет ее куда-то – не в кафе, не в ресторан, не в Театр эстрады на мюзикл, что смотрели они позавчера. Может, к себе на квартиру или в гостиницу «на час». И там это случится. Это наконец-то случится.

Но Эдуард Цыпин привез ее на автостоянку в начале Ленинского проспекта, ту, что сразу за Первой градской больницей. И Шуша увидела большой ангар.

– Пошли, сюрприз ждет, – Эдуард Цыпин взял ее за руку.

И на какое-то мгновение она сдрейфила – стоянка, ангар. Так всегда показывают в фильмах про маньяков-садистов, убийц и насильников. Никого кругом – кричи, не кричи и…

Но тут из ангара вышли двое в форме автомехаников.

– А, это вы? Все готово, ваша машина берется нами под залог. А это вот вам – ключи от той. Только сначала заполните все бумаги.

Внутри сумрачного ангара Шушу встретили ряды ретромашин. И каких марок! Впрочем, в марках авто Шуша не разбиралась, но «Волгу» 60-х, черную, сияющую хромом и лаком, узнала сразу.

– Ездила когда-нибудь на такой? – спросил Эдуард Цыпин.

– Это которая типа «черная молния»?

– Антиквариат, – хмыкнул автомеханик. – Три года по винтику, по гайке вот этими руками. Кроме тачки под залог, с вас еще деньги за амортизацию, но счет оплачен. Катайтесь!

Шуша открыла дверь черной «Волги». Такие машины она видела в «Берегись автомобиля». Там даже показывали погоню на них. Сиденья покрывала новая белая кожа. Панель, отделанная деревом, старый радиоприемник. Шуша почувствовала, что у нее кружится голова. Нет, едет крыша!

Это же свадебная карета. Принц Фортинбрас прислал ее за ней.

Они мчались… нет, ехали на приличной скорости по Ленинскому проспекту в черной ретро-«Волге», ощущая на себе взгляды, гордясь и торжествуя. Шуше так хотелось высунуться в окно и от избытка блаженства показать кому-нибудь язык: что, взяли? Вон он у меня какой, какие штуки откалывает ради меня, как ухаживает за мной!

Потом они развернулись на набережной и поехали в Нескучный. Сидели под липой в летнем кафе. Никакого алкоголя, он уже был ни к чему.

Шуша снова мучительно стыдилась – теперь уже за свой страх и маловерие там, в ангаре, когда она на секунду усомнилась в нем, но эта маленькая тучка рассеялась без следа. Потому что начался дождь и они укрылись в черной «Волге». Поехали опять на Воробьевы горы в парк, Эдуард Цыпин так любил там бывать.

И в парке в машине все и случилось. Под аккомпанемент мелодии «Аризонской мечты», лившейся, наверное, прямо с мокрых небес, а не из антикварного радиоприемника.

Шуша жаждала все, как обычно, сделать сама, торопилась – расстегнуть его, целуя, гладя, доводя до оргазма. Но он отвел ее руку и начал целовать ее сам – глаза, губы, шею, расстегивая и обнажая – грудь, плечи, живот, бедра, колени, раздвигая и лаская, приникая к ней всем своим телом, впиваясь губами.

В ритме «Аризонской мечты», двигаясь, как танцор.

Потом он прижал ее и вошел в нее, Шуша вскрикнула.

– Надо что-то подстелить, я… ой, подожди, я сиденья испачкаю, я ведь никогда прежде…

Он приподнялся над ней. Такого он не ждал от нее услышать?

Он сдернул со спинки сиденья свою белую рубашку и положил под Шушу, стал очень нежен, тверд, настойчив.

В ритме мечты, что накатывала аризонской волной.

Под стук дождя.

Она лежала, двигалась, сидела, извивалась, стонала в его объятиях, окутанная его плотью, ощущая каждый его напряженный мускул, чувствуя его член у себя между ног, жадно отвечала на его поцелуи, шептала, обвивая руками его шею – приподнимаясь, опускаясь, танцуя на нем в такт «Аризонской мечте».

Далеко и близко, здесь и там – за парком, за великим городом, за лесами, за полями, за синими горами мечты струились жертвенным дымом над зажженными кострами, сгорали крупицами ладана в пламени – жаркие, жадные, потные, плотские, призрачные, прозрачные, хрустальные, сияющие радугой. Мечты щетинились копьями и прикрывались щитами, вставали стеной как сладкие стражи, подчиняя и околдовывая, завоевывая и платя сами себе дань.

На его рубашке, послужившей подстилкой, алели пятна.

Потом, когда уже спустились сумерки, когда месяц явился над парком, когда все стало мокрым, когда губы Шуши распухли от поцелуев, он надел эту рубашку на себя.

– Однако на все про все у нас одни сутки, даже меньше – ночь, – сказал полковник Гущин. – Утром все равно начнутся звонки и головы полетят. Что мы можем сделать прямо сейчас?

Оказалось, не так уж и много. После досмотра Владимира Галича задержали на сутки, и он отправился в следственный изолятор. Юрист Маковский, пылая негодованием, грозя «поднять всех немедленно на ноги», отправился собирать адвокатов «Веста-холдинга».

Катя стала свидетелем сцены, когда в коридоре Маковский столкнулся с отцом Лаврентием, которого вместе с его домочадцами после припадка спешно отпускали. Маковский сначала прошел мимо, потом остановился и обернулся. У него отвисла челюсть.