– Зато если уж получится, то этот пацан такую уверенность приобретает, что не успокоится, пока всех телок в округе не переимеет, – со знанием дела возразил Гонза. – Так что херня все твои книжки, давай, Авдюха, сбацай нам путь-дорожку. Девочки вон подпоют, а надо, так и мы подтянем. Как, подруги?

Люта с Гизелой посмотрели друг на друга. Теперь, после того, как они немного отдохнули и, по-моему, даже подкрасились, наши спутницы больше походили на героинь американского блокбастера или рекламных роликов, чем на обыкновенных городских девчонок, измученных тяготами пути. Как известно, в рекламных роликах женщины всегда свежи и, наверное, полезны для здоровья, равно как и прочие необходимые человеку продукты. Потом Люта повернулась ко мне и сказала с вызовом:

– Ну, бард, покажи, на что ты способен. Нас все-таки двое, уверен, что справишься?

Проигнорировав прозрачный намек, я взялся за гитару.

Врут все-таки эти рекламные ролики!

Взлететь над бездной, и упасть,

Латая волею неволю,

Быть господином ли, рабом ли…

Молюсь тебе, тобою болен,

Ты – красота моя и власть,

Ты – тоже половина бога!

А. Молокин. Сонет гитаре

А на самом деле мне было страшно. Ведь в первый раз я сыграл дорогу, можно сказать, сгоряча, толком даже не понимая, что делаю, а то, что получается в первый раз, совсем не обязательно должно получиться во второй. Правда, судя по намекам героя Кости и моей полуаймы Люты, бард я был из самых крутых, но, к сожалению, не в этой жизни, а в прошлой, той, в которую я, извините, ни на грош не верил. В той реальной жизни, которую я помнил, существовали жестокие драки с походами на татарский поселок. Когда вся пацанва нашего района вооружалась колами и поджигами и шла стеной на такую же пацанву, только живущую на другом конце города. И выкрашенная казенной зеленкой промозглая жуть отделений милиции тоже была, и первые гитарные аккорды, неумело взятые шершавыми мальчишечьими пальцами с обломанными ногтями, – все это было на самом деле. А вот той, забытой мною распрекрасной жизни, где гордый бард Авдей играл дороги героям да мудрецам просветленным, а ему ассистировали прекрасные женщины, – не было. Если не помню – значит не было. И тот мир, который я помню, страшненький и неуютный, и есть единственный и настоящий, и я, пока жив, никому его не отдам. Обломитесь, мое это!

Да еще девицы эти! Честно говоря, когда я играл дорогу Косте и Люте, то ни о какой дороге даже и не думал. Просто играл для дивной и недосягаемой женщины, случайной пришелицы из другого, не похожего на мой мира. И, наверное, именно поэтому у меня получилось. Теперь же Люта, оставаясь все такой же прекрасной и недосягаемой, перестала быть пришелицей, но и спутницей ведь тоже не стала. Странное у меня было чувство, поганое. Каково это – ощущать, что тебя используют? Наверное, то же самое чувствует одноразовая салфетка – вытерли губы и выбросили. Поцелуи – это другим, достойным, а нам, бедным салфеткам, остатки ужина да мусорная корзина.

А уж что касается Гизелы, то я вообще не видел эту женщину на своей дороге. Таких, как она, я встречал немало, но всегда их сторонился, не для меня они, такие дамы, ох, не для меня, да и побаивался я их, честно говоря. Жадная у нее душа, у этой госпожи Арней, жадная и неразборчивая. Вон что с Чижиком-Пыжиком сделала!

И я обнял гитару, потому что больше было некого. Ощущая пальцами непривычно мягкие, теплые, словно живые струны, я начал потихоньку играть, пытаясь пусть не сыграть дорогу, так хотя бы просто поймать музыку этого мира. Сейчас я не был музыкантом, не был бардом, я был стареньким транзисторным приемником с привязанными за спиной синей изолентой батарейками, я осторожно нащупывал тоненькими антеннами струн нужную волну, но она все никак не хотела ловиться, а когда наконец нашлась, я напрочь забыл обо всем, пытаясь удержать ее. Держаться на пойманной волне было и жутко, и весело, словно тогда, когда я, еще совсем сопляк, катаясь на велосипеде, зацепился рукой за автобус – ох и попало же мне тогда. Но я вовремя вспомнил про органные сосны, включил их в музыку, попал наконец в резонанс, и стало немного легче, а потом этот мир наконец услышал и повернулся ко мне лицом. Внезапно в музыку вступили странные местные боги, я узнавал их, вот Иван Подорожник, а вот Талья Памятливая, я позвал их, и они пришли, все шесть запретных невыборных богов. Да и разве могло быть иначе, ведь это их жилы звучали под моими пальцами, еще бы они не пришли! А за их спинами уже маячили несчетные другие, выборные и невыборные, чтимые и совсем забытые. Сколько же богов было в этой странной России? Есть ли среди них истинный, тот самый, единый, животворящий и всесильный? И куда денутся прочие боги, когда он явится?

В музыку, словно в незнакомую речку, осторожно, с опаской вступали мои товарищи, сначала по колени, потом по грудь, и вот уже река понесла, закрутила их и выбросила на остров, где стоял я с гитарой, живыми и невредимыми. Костя-герой, браток Гонза, богун Левон, даже старший сержант Голядкин оказался здесь, стоял и истово верил каждому звуку. И все-таки дорога не получалась. Боги и ближние, и дальние заворчали, словно недовольные слушатели, которым обещали звездное чудо, а подсунули дешевую фанеру, и струны моей гитары отозвались тревожным рокотом. И тогда уставшие ждать боги решительно втолкнули в музыку двух испуганных женщин – Люту и Гизелу.

Мои полуаймы-обочницы мелкими шажками подошли ко мне и стали рядом. Люта справа, а Гизела слева. Ошуюю и одесную. Женщины, словно сомнамбулы, протянули руки над рождающейся дорогой, их пальцы не соприкасались, тонкие и толстые нити-звуки метались от холодных бледных ладоней к раскаленным смуглым и обратно, творя дорожное полотно, волнами падающее мне за плечи, развевающееся за спиной, словно многокилометровая мантия. По навалившейся тяжести я понял, что на дорогу ступили мои спутники. А по бокам дороги словно лес стояли бесконечные шеренги прошлых, настоящих и будущих богов. Боги казались довольными, они все-таки увидели чудо и даже поучаствовали в нем. Наконец руки женщин сомкнулись, обочины сошлись, и дорога кончилась. Все было сыграно.

– Разлетитесь банки-склянки, мы с подружкой лесбиянки! – прокомментировал Гонзик, с удовольствием рассматривая обнявшихся Люту с Гизелой. – Эх, девочки, до чего же я рад, что вы подружились!

И тут же получил по ушам от обочниц. От Люты по правому уху, а от Гизелы, соответственно, по левому, после чего заорал:

– Ну вот, уже и сказать ничего нельзя, сразу в ухо! Вот оно, хорошее воспитание-то!

Я стоял, опустив гитару к ноге, словно карабин с расстрелянной обоймой, и дышал. Хорошее это занятие, дышать, полезное. Неподалеку от меня застыли мои спутники. Выглядели они, прямо сказать, неважно, только Гонза хорохорился, растирая уши. Казалось, что всю эту дорогу им и в самом деле пришлось пройти пешком.

– Похоже, мы куда-то прибыли, – опомнился наконец герой Костя. – Интересно только вот куда.

Толпы богов, окружавшие меня, пока я играл эту дорогу, пропали, сгинули, и только откуда-то издалека доносился глухой разноголосый гомон, словно из театральной раздевалки после спектакля.