Высокая напряженность между системой и историей очевидна в работах Йозефа Шумпетера. Он приписывает Марксу первые попытки прояснить экономическую «механику капиталистического общества»212, и его собственная попытка подойти к этому вопросу в более адекватных терминах отсылает к «двигателю капитализма», «структуре экономической системы» и «аппаратам»213, все из которых предполагают системную логику, которую необходимо схватить экономическими понятиями. С другой стороны, и также с упоминанием прорывных открытий Маркса, Шумпетер характеризует капитализм как «форму или метод экономического изменения»214. Тем самым он признает примат процесса, но как только он подступается к тому, чтобы сосредоточиться на форме изменения, ключевой проблемой – «сущностным фактом о капитализме»215 – оказывается процесс творческого разрушения, а именно постоянное обновление производства, организации и маркетинга, ведущее к постепенному устареванию существующих методов. Несмотря на оговорки Шумпетера об органическом и эволюционном характере этого процесса, очевидно, что динамика созидания и разрушения не укладывается в модель системных механизмов, характерных для экономической сферы. Более внимательный взгляд на действия и последствия с необходимостью предполагает привлечение всего того, что Шумпетер называет «цивилизацией капитализма»; она характеризуется беспрецедентной экспансией рациональности, которую стимулируют преимущества экономической калькуляции, расширение рациональности за ее собственные границы, а также новая открытость по отношению к экстрарациональным силам. В числе последних необходимо упомянуть «сверхнормальную одаренность и амбиции», которые начинают «превращать бизнес в третий путь» наряду с церковью и господством216. Сходство с подходом Макса Вебера к взаимодействию рациональности и харизмы очевидно, а результирующая позиция так же далека от исторического детерминизма, как и позиция Вебера. Шумпетеровский анализ предпринимательского действия, центральный для процесса созидания и разрушения, вдвойне повернулся к истории, – в смысле конкретного контекста и крайней новизны. Как подчеркивал Ричард Сведберг, последние эссе отражают растущий интерес Шумпетера к культурным и институциональным истокам предпринимательской деятельности, последняя менее четко идентифицируется с частным предприятием, чем в его ранних работах217.

Работы Шумпетера, таким образом, служат хорошим примером напряжения между системным и историческим подходами, и в его случае оно тесно связано с двойственной интеллектуальной приверженностью: строгой и самодостаточной экономической теории и междисциплинарному видению социально-экономического поля. Подобную же неоднозначность можно обнаружить в работах последующих авторов, таких как Иммануил Валлерстайн. Один из ранних критиков описывал комбинацию мира и системы как концептуальный мезальянс218; суть этого состояла в том, что отсылка к мировой истории, состоящей из гетерогенных констелляций и цепочек случайных событий, противоречила идее унифицированной системной логики. Последующие работы Валлерстайна можно прочесть как попытку разделаться с этой критикой. Немаловажным выглядит и то, что он выбрал заголовок «Исторический капитализм» в качестве наиболее емкого резюме своей теории219. Общая логика его «мир-системы модерности», базирующейся на бесконечном накоплении капитала и различных способов функционирования экономик центра, периферии и полупериферии, определена в очень абстрактных терминах, тогда как неоконченная многотомная история ее [мир-системы] формирования представляет собой очень детальное описание конкретных траекторий. Критическая оценка работ Валлерстайна, не являющаяся целью данной статьи, может исходить из вопроса об истории внутри и за пределами границ, накладываемых мир-системной теорией.

Закончить этот раздел статьи целесообразно перечислением классических подходов, которые, как представляется, достаточно решительно предпочитали историю системе. Джеффри Ингэм220 заостряет наше внимание на представлениях Макса Вебера о современном западном капитализме как продукте конфликтных, но также кооперативных и взаимно формирующих отношений между буржуазией и государством. Эта связь (в одном случае Вебер называет ее «достопамятным союзом»), была оформлена рационализирующими трендами и взглядами с обеих сторон, но каждая сторона также могла развиваться таким образом, который с высокой вероятностью был угрозой установившимся паттернам их отношений. Перспектива бюрократического государства, подрывающего этос и динамизм капиталистической экономики, является широко известной веберианской темой, но, кроме того, он предвидел ослабление союза между капитализмом и свободой, причиной чего были структурные изменения первого. Безотносительно к этим прогнозам идея исторической констелляции, связывающей формирование государства и капиталистическое развитие, представляется наиболее многообещающей альтернативой всецело системной модели. В своем de facto финальном заключении (которое, по его собственному мнению, было провидческим) Вебер подчеркивал «сцепление обстоятельств», а точнее, если использовать понятия, вдохновленные его работами, но не фигурирующие в них, мы имеем дело с переплетающимися паттернами экономической и политической власти.

Взгляд на капитализм в том контексте, который был представлен выше, ставит вопрос о культурных рамках, всегда включенных в конфигурацию экономических и политических рамок. В дискуссиях ХХ века культурное измерение было тематизировано в качестве «духа капитализма» в работе, которая внесла первостепенный вклад в популяризацию этого понятия, – «Протестантской этике» Вебера, – представившей его таким образом, который выдвигает на первый план третью из приведенных дихотомий. Одним из наиболее провокационных утверждений Вебера было то, что этот дух, который первоначально придавал силы современному капитализму в его борьбе против традиционных противников, в долгосрочной перспективе разрушается под воздействием динамики экономического режима, которому сам же помог установиться. В свете более поздней работы Вебера едва ли можно отрицать, что эта все более сложная интерпретация капитализма изменила данные представления о связи духа и динамики. Рациональность, которая осталась сущностью капиталистического экономического действия и его рамок, с очевидностью является вопросом более или менее осознанных и артикулированных культурных ориентаций, поскольку факторы, принадлежащие к этой сфере, отнесены к постметафизическому понятию духа. Чтобы подчеркнуть это, можно добавить, что вера в расчет в качестве ключа к универсальному господству, упомянутая в лекции Вебера 1917 года «Наука как призвание и профессия», представляет характерный менталитет и движущую силу. Несмотря на эти сущностные изменения (которые не удержали Вебера от переиздания «Протестантской этики» с более сильными формулировками взамен более слабых и старых вариантов) никакого эксплицитного переосмысления отношений между духом и динамикой капитализма не последовало, и, более того, эта проблематика не получила широкого обсуждения в последующей дискуссии. Некоторое возражение прозвучало в форме идеи «нового духа капитализма»221, в основе которой – принятие экономической элитой контркультурной повестки начиная с 1970‐х годов и далее, результатом чего стал переход к менее жестким формам организации и в конечном счете к динамике, ставшей причиной успеха капитализма в конце прошлого века. Но это подход нетипичный, и все поставленные выше вопросы продолжают оставаться теоретически недостаточно проработанными.