хотя бы на полголовы выше. Выборы делегатов на Всесоюзный съезд писателей показали это с угнетающей ясностью. С тех пор прошло уже почти десять дней, кажется, и вот, перечитывая список выбранных делегатов, я отдаю себе отчет в закономерности состава. В нем нет Симонова, Евтушенко, Луконина, Аксёнова, Алигер, Шкловского, Макашина, Фиша, Матусовского, то есть нет цвета и гордости нескольких писательских поколений. Вместо них – всякая черносотенная или просто подлая рвань, без лица и без имени»{321}.

Спустя полгода удрученный Павел Григорьевич вновь обращается к теме писательского съезда. «Куда мы идем, куда, в какую пропасть неизбежно катимся? А все показатели, все дорожные знаки сходятся на том, что впереди – явная пропасть… Я полагаю, например, что в сущности весь Съезд писателей РСФСР, все его внутреннее обоснование, весь этот зубовный скрежет был проявлением все той же глубокой гаммы обиды неполноценных»{322}, – отметил в своем дневнике Антокольский 17 сентября 1965 года.

Обиделась даже Ахматова. На том российском съезде писателей 1965 года Анну Андреевну избрали в президиум, что было расценено писательской общественностью положительно. 4 марта Давид Самойлов записал: «Вчера открылся съезд писателей. Речь Соболева свидетельствовала, что у нас в расцвете татарская и марийская литература. В президиуме рядом с Ильичёвым (Леонид Ильичёв, секретарь ЦК КПСС. – А. В.) – Анна Андреевна. Вечером я посетил ее в номере гостиницы “Москва”. Она – усталая, прибранная, с новыми зубами. Рассказывает об Италии… “На съезде меня дважды обманули: [не сказали], что я буду сидеть в президиуме и что там есть лестница…”»{323}. Лестница в Большом Кремлевском дворце – красивая, но длинная – подняться по ней пожилым советским писателям было трудновато.

Писательские съезды широко освещались центральной прессой: интервью, фотосессии, киносъемка документальных кадров для журнала «Новости дня» о том, как делегаты прогуливаются между заседаниями по ковровым дорожкам Кремлевского дворца или Дома союзов. Так было и в этот раз. Константин Ваншенкин запомнил такой случай: «В фойе Колонного зала Анна Ахматова, старая седовласая матрона, только из президиума, – на писательском съезде (1965) перерыв. Кругом фотографы – снимают всевозможные искусно выстроенные “живые сценки” или стационарно запечатлевают наиболее вальяжных. Агния Барто подходит и говорит: “Анна Андреевна, можно с вами сфотографироваться?” Та отвечает своим низким голосом, почти басом: “Я сегодня не в лице”»{324}. А вот с Ольгой Берггольц Анна Андреевна охотно сфотографировалась…

К Шестому съезду писателей СССР 1976 года стариков-писателей почти не осталось, чтобы заполнить ими президиум – Ахматова ушла из жизни в 1966 году, Чуковский в 1968-м. Разве что Константин Федин, 1892 года рождения. С 1959 по 1971 год он был первым секретарем Союза писателей СССР, а затем его избрали председателем правления. В президиуме съезда – Олесь Гончар, Расул Гамзатов и Мустай Карим. Услышав от докладчика известную фразу: «Люди, будьте бдительны!», Карим говорит Гончару: «Надо бы: “Люди, будьте добрыми!” Тогда исчезнет потребность во всем остальном». Мустай Карим приводит башкирскую пословицу: «Не говори ту правду, – если она и действительно правда, – либо люди не поверят…»{325} А вот еще одна мелочь повседневности: разговор у газетного киоска:

– «Правды» не имеется, «Россия» продана… Остался «Труд» за две копейки…

Какой бы съезд ни собирался, при Хрущёве ли, при Брежневе или Горбачёве – литераторы по-прежнему оставались голодными. Словно все предшествующее время соблюдали пост: «Писательская публика, скапливающаяся у закрытых высоких дверей, выглядела так, будто все эти дни ничего не пила и не ела. Наконец двери открыли, толпа, теснясь, хлынула в прекрасный зал, уставленный столами с яствами и винами… Одни тут же приступили к делу, другие, подисциплинированней, ждали первого официального тоста»{326}, – запомнил Константин Ваншенкин очередной прием. В те годы банкетный ритуал предусматривал, что спиртное разливали не только официанты – на столах стояли бутылки с алкоголем, и каждый участник банкета мог налить себе, сколько хотелось.

Когда грянула перестройка и с выпивкой по всей стране стало хуже, приемов это мало коснулось. Кремлевский аксакал, многолетний управляющий делами Совета министров СССР Михаил Смиртюков свидетельствовал: «Когда Раиса Максимовна стала первой леди, она вмешивалась во все, в том числе и в организацию приемов. Обычно столы в Грановитой палате стояли буквой “п”. А она сочла, что это несовременно, и приказала разместить всех за отдельными столами. А вот когда началась антиалкогольная кампания, спиртное на приемах в Кремле подавать не перестали. Была одна такая попытка, но с треском провалилась. Обычно минут через пять-десять после начала начинались разговоры за столами, общее веселье. А тут предлагают только воду и какое-то легонькое вино! Время идет, а в зале тяжелая тишина, все сидят скучные. И, видимо, сам Горбачёв дал команду разносить. Официанты начали подходить и спрашивать, что налить. Ну и все встало на свои места»{327}.

Интересная гипотеза непосредственного участника событий – это генеральный секретарь разрешил «наливать», ведь больше никто на себя такую ответственность взять не мог. И пьющие писатели вновь почувствовали себя в своей тарелке (хотя если говорить точно, то в своей бутылке). Произошло и еще одно важное событие – «п»-образные столы заменили на овальные, вероятно, чтобы сгладить острые углы в том числе и в отношениях между разными литературными группировками. Но это не помогло: конфронтация внутри Союза писателей нарастала…

«О писательских съездах в Москве, – рассказывает Василь Быков, – можно вспоминать долго и много. И о их нагонявшей тоску казенной рутине, и о смелых и умных выступлениях, которые хоть изредка, но случались. Чаще зазвучали такие выступления, когда началась перестройка и железно организованный СП стал заметно разваливаться. Но и тогда партия упрямо не выпускала его из рук. Попытались реформировать руководящие органы, ввели в правление еще недавно одиозных писателей. Руководить очередным съездом поручили Юрию Бондареву, однажды даже меня избрали в почетный президиум. Александр Яковлев дружески беседовал с нами в кулуарах»{328}. Главный архитектор перестройки – а именно так принято называть члена Политбюро ЦК КПСС Александра Николаевича Яковлева – стал на некоторое время и вершителем писательских судеб.

На Восьмом съезде писателей СССР 1986 года, проведение которого не случайно совпало с начальным этапом перестройки, вовсю обсуждалась и ставшая насущной проблема сухого закона. «“Это ж надо! – восклицал один из ораторов. – В такой пьющей стране, как Россия, и чтобы завтра никто и в рот взять не моги!” Лигачёв, сидевший в президиуме, и ухом не вел. Сколько ни звучало металла в лигачёвских предупреждениях, партии пришлось отступить. И первого трезвенника, который когда-то лежал на пороге ресторана, а потом рьяно боролся за трезвость, часто стали замечать в изрядном подпитии»{329}, – вспоминал Геннадий Красухин, вероятно, имеющий в виду руководителя общества писательской трезвости. В перестройку такие странные общества стали насаждать