Судя по всему, главный редактор «Огонька» Анатолий Софронов и его зам Михаил Алексеев также имели доступ к этой секретной информации.

Поначалу Иван Стаднюк не поверил в Нобелевскую премию, но «сомнение все-таки холодком притронулось к сердцу: смутило неточно переведенное название романа, да еще “Ивану Ф. Стаднюку” – на английский манер». То есть какой-то процент уверенности у Ивана Фотиевича появился – как первый апрельский листочек. Алексеев предложил ему приехать и самому убедиться: премию дали! «Поймав такси, я примчался в “Огонек”, взял в секретариате адресованный мне конверт. Вскрыл его без свидетелей – в автомобиле, дав шоферу команду везти меня в ЦДЛ. Все вроде было без подделки: официальный бланк ТАСС, жирными буквами телетайпа напечатана информация о присуждении премии». А раз это правда, решил Стаднюк, то «тогда надо бежать в ЦК партии советоваться, а то и каяться. Вынудили ведь Бориса Пастернака в 1957 году отказаться от Нобелевской премии за роман “Доктор Живаго”… Тут было над чем задуматься, тем более при моем совсем небольшом литературном реноме»{343}. Каяться советскому писателю никогда бы не помешало, вспомним, что то же самое предлагал на Втором съезде сделать Александру Твардовскому один из его коллег по цеху: просто так, на всякий случай.

В ЦДЛ уже почти нобелевский лауреат встретил Сергея Сергеевича Смирнова: «Сережа! Присядем на минутку. Взгляни вот на эту бумагу». Автор «Брестской крепости» потерял дар речи: «Вот так Иван!.. Ну, что ж, поздравляю!» Затем Иван Стаднюк отправился в ресторан гостиницы «Украина», где обедали Михаил Алексеев и Евгений Поповкин, главный редактор журнала «Москва». Пили коньяк, при этом Поповкин сказал: «За Нобелевскую пить не будем, чтоб не сглазить. А бланк тассовский… Я такой уже видел у Сергеева-Ценского, когда старика выдвигали за “Севастопольскую страду”. Но не дали премию… Готовься, Ваня, к тому, что и тебе, полковнику, тоже покажут кукиш. Да еще и виноватым будешь»{344}.

Можно понять всю сложность положения настоящего полковника Ивана Стаднюка, оказавшегося словно между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, все указывало на правду: в 1962 году лауреатом стал американец Джон Стейнбек, в 1963-м – греческий поэт Георгос Сеферис, в 1963-м – француз Жан Поль Сартр. И все на букву «С». Так почему же в 1964 году эту славную плеяду не продолжить Джону (на заокеанский манер) Стаднюку? Его роман о жизни далекого украинского села Кохановка в 1930-е годы и сопутствовавших этому сложному периоду советской истории обстоятельствах вполне укладывался в формулу обоснования награды, которая была объявлена, например, в 1933 году: «За строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». В тот год премию с такой формулировкой получил Иван Бунин. Но ведь это когда было-то! 30 лет назад. Так почему же теперь эту же премию не может получить Иван Стаднюк за то же самое? Разве он не развивает традиции русской классической прозы? Да мы все ее развиваем, в какой-то мере (шучу!). Тем более Стаднюк – член Союза писателей СССР с 1954 года. А Бунин-то даже членом Литфонда не был и все равно премию отхватил!

С другой стороны, лауреата терзали сомнения: а если это ошибка? Или чей-то злой розыгрыш? И тогда Иван Фотиевич решил позвонить знающему человеку – литературоведу Юрию Яковлевичу Барабашу, который работал в ЦК заведующим сектором литературы. Не удивляйтесь, читатель, столь странному месту работы Барабаша: а где еще работать литературоведу? Конечно же, в секторе литературы ЦК КПСС! Только Стаднюк принялся рассказывать Барабашу новость, как услышал: «Ваня, у нас уже все известно. Теперь ломаем голову, что тебе посоветовать. Но пока прими поздравления! Жди моих звонков». Но если уж и «там» знают, то стоило ли сомневаться в достоверности сообщения ТАСС? Иван Стаднюк «вернулся в застолье, чувствуя себя всамделишным лауреатом премии Нобеля». Мечтать не вредно…

Ну а далее наступило несколько дней счастья: «Это была пятница. В субботу и воскресенье я размышлял над своим нынешним положением, как бы “вживался” в новую роль. За письменный стол садиться не хотелось. Перед сном глотал по две таблетки снотворного и все равно почти не спал. От премии решил не отказываться и отдать ее на нужды своего кордышивского колхоза… В понедельник надо было идти в ЦК партии согласовывать свое решение»{345}.

Но в ЦК идти не пришлось – вечером в воскресенье Ивану Стаднюку позвонил Юрий Барабаш, сильно огорчивший «нобелевского лауреата». Выяснилось, что Михаил Алексеев все же разыграл его: взяв телеграмму ТАСС, он просто «допечатал ее через копирку на полупустом бланке». Да, не зря говорят в народе: не делите шкуру неубитого шведского медведя! А в родном колхозе-то, наверное, уже всем правлением решили, куда направить премию своего земляка: купить молотилку, выстроить новый клуб и амбулаторию. И вдруг – полный облом, как говорил Штольц.

Три дня Иван Стаднюк пробыл лауреатом, надо думать, запомнились они ему на всю оставшуюся жизнь, описанную в мемуарах под красноречивым названием «Исповедь сталиниста», за которую Нобелевскую премию он тоже не получил. Но зато в 1983 году писатель удостоился Государственной премии СССР за роман «Война», позже экранизированный. А Михаила Алексеева он в отместку также разыграл, заставив его тащить из Москвы неподъемный чемодан с солью – на рыбалку, которой не случилось. Как ироничного и доброго человека вспоминают Ивана Фотиевича литературные критики и коллеги. И не злопамятного.

Такую штуку могли проделать с любым советским писателем, и самое главное, что 99 человек из ста также поверили бы в факт присвоения им Нобелевки. Потому что мечта получить ее оказывалась сильнее, нежели адекватная оценка собственных литературных возможностей. Даже несмотря на то, что первый советский писатель, удостоенный этой высокой награды в 1958 году, был подвергнут жесточайшей обструкции. Бориса Пастернака и его «Доктора Живаго» буквально затравили (потому Стаднюк и готов был каяться, на всякий случай). Вот вам и оттепель…

В результате безобразной агиткампании по дискредитации выдающегося писателя о Борисе Пастернаке узнали даже те, кто и книг-то не читал. В дневнике москвички Нины Бялосинской-Евкиной, методиста Центрального дома культуры железнодорожников, члена Союза писателей СССР с 1962 года, читаем занятные подробности о возросшем интересе советских обывателей к фигуре Пастернака: «Пастернака теперь называют “лауреат”. (“Что ты знаешь о лауреате?”) Все задают два вопроса: “Еврей ли Пастернак?” и “Какую сумму составляет Нобелевская премия?”»{346}. Последний вопрос не потерял актуальности до сих пор – на него мы тоже ответим, позже. Но какова общая постановка проблемы! И настолько ярко высвечивает она трудности развития советского общества, где до социалистического интернационализма было еще далеко. А был ли он вообще?

Советское государство объявило войну одному-единственному своему гражданину, и далеко не самому худшему: «Читали каждый день в газетах эти пасквили и подделанные выступления рабочих, ткачей и фальшивых и подкупленных экскаваторщиков,