— Просыпайтесь, деточка! Да просыпайтесь же! — было следующее, что услышала Маринка.

— А может, она в обмороке? — неуверенно спросил другой голос.

— Нет, просто слабенькая. Тяжело ей было. Эй, деточка, пора вставать!

Маринке категорически не хотелось открывать глаза. По мере того как возвращалось сознание, откуда-то изнутри наплывала и горячая, пронзительная боль. Она вскрикнула.

— Ну слава богу. Очнулась! — торжествующе произнесли над ней.

Маринка попыталась открыть глаза. Прямо над ней маячили какие-то расплывающиеся тени.

— Что со мной было?

— Все уже закончилось, девочка моя. Сейчас еще немного посидишь тут — и пойдешь домой бай-бай.

Голубеву с трудом подняли и усадили на диване. Голова кружилась.

— Мне жарко. Я хочу пить, — произнесла она.

Тут же из кухни принесли большую железную кружку с водой. Зубы Маринки беспомощно звякнули о край.

— Почему мне так плохо?

— Ничего страшного, деточка. Скоро все пройдет! Маринка закрыла глаза и откинулась на диване. Силы ее покидали.

— Что это с ней? — спросил голос.

— Не знаю… Горит вся.

— Эй, деточка! Тебе пора собираться домой!

Маринка не реагировала. Голова стала такая тяжелая, что казалось невозможным пошевелиться.

— Надо ее вывести, не хватало нам еще тут проблем. Доведем до метро?

— Доведем…

Как во сне Голубева, в ответ на настоятельные просьбы, поднялась, ее одели, взяли под руки и повели к метро. Ноги не слушались. Казалось, еще миг — и она взлетит.

В следующий раз Маринка пришла в себя в пустом вагоне метро. Прямо перед ней стояла какая-то женщина.

— Как тебе не стыдно! — причитала она. — Такая молодая и такая пьяная!

— Я не пьяная, — слабо возразила Маринка, — мне плохо…

— Плохо? — недоверчиво посмотрела на нее женщина. — Ну-ка дыхни! И правда, пылаешь вся. Наверно, грипп. А едешь-то куда?

Маринка вспомнила и назвала станцию метро. Женщина всплеснула руками:

— Но это же совсем в другой стороне!

— Помогите мне выйти, пожалуйста! Мне надо ехать… Меня ребенок ждет!

— Ладно!

Женщина довезла Маринку до нужной станции:

— Ты сама-то дойдешь?

— Спасибо, дойду…

Медленно-медленно она поковыляла из вагона к выходу. Потом отдышалась и поднялась по лестнице. Со множеством остановок добралась до дома. Позвонила соседке.

— Марина, это очень нехорошо с вашей стороны! — поджала губки та. — Мы договаривались на несколько часов, а прошел целый день! Ваш ребенок неуправляемый. Он поломал мне всю мебель!

— Простите… Я потом все оплачу… — Маринка слабо махнула рукой и позвала Илюшку: — Идем, малыш! А сколько сейчас времени?

— Семь часов!

— Еще раз простите. Сегодня был очень трудный день. Она стала пытаться попасть ключом в замочную скважину,

но это удалось не сразу.

— Вот странная-то! — сказала соседка мужу. — То ли пьяная, то ли еще что похуже. Недаром ребенок такой психованный! Я Паше сразу говорила, не к добру он женился на ней…

Голубев пришел часа через полтора. В вечернее время он пытался подрабатывать репетиторством. Вспомнил, что по первой специальности он учитель истории. Маринка тем временем кое-как разогрела ужин и уложила ребенка. Павел Иванович сначала ничего не заметил.

— Ну как ты? — буркнул он, садясь за стол.

— Нормально, — прошептала Маринка. — Я пойду в комнате приберусь…

— Что это ты на ночь глядя прибираться надумала? Дня, что ли, мало? — раздраженно хмыкнул Голубев и уткнулся в газету.

Маринка, уже отчетливо чувствуя неладное, зачем-то подмела в коридоре пол и взялась гладить белье. Потом бросила утюг и снова пошла в комнату. Минут через десять, дожевывая бутерброд, туда вошел и Голубев. Увидев Маринку, которая, скорчившись на диване, что-то писала, он был очень удивлен:

— Ты что делаешь?

— Пишу. На всякий случай, — еле слышно сказала Маринка.

— Постой, постой, — обеспокоился Голубев, — ничего не понимаю. Ты что имеешь в виду? Ты вообще какая-то красная… Ты здорова?

Он осторожно потрогал ладонью лоб жены. Он пылал.

— Если что, ты только Илюшку не оставляй, ему уход нужен… Я тут все написала…

— Маринка, да что с тобой? Вызвать «скорую»?

— Подождем… Может, само пройдет? — одними губами спросила Маринка.

— А это что такое? — Побледневший Павел Иванович трясущейся рукой показал на расплывающееся по дивану кровавое пятно.

— Вызывай «скорую», кажется, пора… — Маринка еще попыталась улыбнуться.

Сбив по пути стул, Голубев бросился к телефону. «Скорая» не приезжала очень долго. Часа полтора.

— Что тут у вас? — недовольно спросил наконец приехавший врач.

— У меня, кажется, жена умирает… Завещание написала. — Испуганный Голубев начал трясти у врача перед носом листом бумаги.

— У нее что, суицидальные наклонности? Третья уже за сегодняшний вечер… Полнолуние, что ли?

Врач не спеша вымыл руки и, продолжая бормотать, вошел в комнату:

— Ну где тут ваша больная?

Голубев включил свет. Маринка лежала уже без сознания. Врач подошел к ней и взял за руку, мгновенно изменившись в лице.

— Что же вы молчите? Носилки, скорее! Где у вас телефон? Дрожащий Голубев показал. Врач прикрыл дверь и что-то быстро проговорил в трубку взволнованным шепотом. Через несколько минут Маринку погрузили на носилки.

— Что с ней? — спросил Павел Иванович, не отрывая глаз от огромного кровавого пятна на диване.

— Плохо дело! Молитесь, если умеете! — на ходу произнес врач.

Из приемного покоя Маринку мгновенно перевезли в операционную. И только после трехчасовой операции появилась надежда.

— Надо же, такая хрупкая — и какая живучая, кто бы мог подумать! — тихо сказал хирург, когда все было закончено.

Маринка вернулась домой только через неделю, прозрачная и тихая. Голубев с ней на тему ее болезни не разговаривал. Впрочем, у него и раньше даже упоминания о женских недугах вызывали нервические приступы. Видимо, поэтому он предпочел вести себя так, будто ничего не произошло. Илью на время Маринкиных злоключений увезла к себе Лидия Ивановна…

Несколько дней она лежала в полном одиночестве дома в постели и смотрела в окно. Часто вставать ей было нельзя, да и сидеть-то можно было по-особенному. В квартире стояла удивительная гулкая тишина. Есть, пить, читать, смотреть телевизор было невозможно. Едва она закрывала глаза, с чудовищной ясностью вспоминалась причиненная ей боль. Не хотелось видеть никого, даже сына. Маринке стало казаться, что она сходит с ума…