А если честно, он просто ужасно скучал по Дашеньке и не мог понять, когда же успел так сильно к ней привязаться. Ему не хватало света её зелёных глаз, очарования трепетной улыбки и, конечно, тепла желанного тела, но долг перед семьёй не позволял князю отлучаться, и он буквально скрежетал зубами.

Лето незаметно перевалило через зенит, и как-то, вернувшись с длительной прогулки по лесу, младший Шелестов обнаружил письмо от управляющего унаследованного Сергеем поместья. Когда он устроился за обеденным столом, старший Шелестов, не отрываясь от газеты, равнодушно поинтересовался:

– И что пишет Трифон Иванович?

– Да так… Говорит, нужно конюшню и хлев отремонтировать. И флигель в негодность пришёл. А ещё – что по весне старый садовник преставился, и парк ухода требует.

– Денег просит выделить, – проницательно предположил отец.

– Чего же ещё, – согласился сын и тут его осенило. – Похоже, мне следует наведаться в имение и самому посмотреть, что да как.

– Ну как же, Серёжа! – разволновалась княгиня. – На следующей неделе мы даём приём. Воронцовы обещали приехать!

– Можно подумать, maman, это наш последний приём, – фыркнул Сергей Дмитриевич. –  Поместью хозяйская рука требуется, а не то в негодность всё придёт.

– Стоял твой флигель без ремонта пять лет и ещё постоит.

– Флигель, может, и постоит, а вот лошадей и коров зимой на морозе не оставишь, – рассудительно возразил Сергей. – Да и флигель может вовсе развалиться, если его не подлатать.

– Серж прав. – Наконец отложил газету Дмитрий Алексеевич. – Дело на первом месте, а танцульки подождут, – поддержал он сына, и Екатерина Тимофеевна недовольно поморщилась, но перечить мужчинам не стала.

 Следующим утром младший Шелестов поспешил покинуть поместье, но помчался князь вовсе не в свои владения, а в Петербург.

 С отъездом господ из столицы светская жизнь города замирала, но жизнь театров на этом не заканчивалась. Труппа неторопливо готовилась к новому сезону, и это радовало мадмуазель Легран: работа над новой ролью позволяла ей отвлечься от мыслей о князе. Отъезд Шелестова она воспринимала двояко. С одной стороны, её сердце мучилось тоской, но с другой, Дашенька почувствовала некоторое облегчение: щемящее чувство стыда за свою непристойную жизнь менее терзало её, но когда на пороге появился Сергей, она думала, что задохнётся от счастья. Горячие поцелуи мужчины обильно покрыли её лицо, а его хрипловатый голос сладкой патокой заполнил душу.

– Господи! Как же я соскучился, – шептал князь, всё сильнее сжимая её в объятиях.

– Почему же ты не писал, Серёжа? – обижено пискнула Дашенька, и Шелестов виновато улыбнулся.

– Не умею я красиво писать… да и не люблю. Не быть мне поэтом… Что письма? Эти бездушные холодные строчки, – проговорил он и подхватил девушку на руки.  – Лучше иди ко мне, – выдохнул Сергей и подарил девушке пылкий поцелуй.

Музыка любви зазвучала симфонией страстных признаний, а то, что не могли сказать слова, рассказали губы и руки и разгорячённые тела…

Солнечные лучи, скользнув по подушке, шаловливо щекотали ресницы Дашеньки. Она проснулась и, осторожно поднявшись, занялась приготовлением завтрака. Вскоре, возвещая о готовности, на плите запыхтел чайник, и хозяйка, заварив свежего чаю, остановилась у окна. Августовская ночь дышала прохладой, и стекло покрылось туманной испариной, беспардонно напоминая о жарких ласках двух безумцев.

Кровать скрипнула, оповещая, что Дашенька в комнате не одна, и, взглянув на проснувшегося Шелестова, девушка задумчиво улыбнулась, а он спросил:

– И что там интересного?

– Ничего, – пожала она плечами и продекламировала:

По чашкам темною струёю

Уже душистый чай бежал,

И сливки мальчик подавал;

Татьяна пред окном стояла,

На стекла хладные дыша,

Задумавшись, моя душа,

Прелестным пальчиком писала

На отуманенном стекле

Заветный вензель  О да Е

– и с этими словами Дашенька вывела буквы «С» и «Ш».

Шелестов наслаждался растекающимся по груди приятным волнением, и, повинуясь порыву обнять девушку, он поднялся и подошёл к окну. Обхватив стройный стан Дашеньки, Сергей коснулся губами её макушки и, разглядывая на стекле свои инициалы, проговорил:

– Поедем ко мне в имение. Сейчас там тихо, спокойно. И будем только мы вдвоём. Ты и я.

– А как же театр? – растерялась она, млея в сильных объятиях.

– Спектаклей сейчас нет, а репетировать ты можешь самостоятельно. Уверен, ты легко с этим справишься.

– Даже не знаю, – засомневалась Дашенька. – Согласится ли Трофим Акимович…

– Я сам с ним поговорю, – князь поцеловал девушку, всем своим видом показывая, что их отъезд дело решённое.

Сборы длились недолго, и вскоре карета Шелестова покинула Петербург.  Погода, радуя путников солнцем и теплом, стояла на удивленье чудесной, и уже к концу третьего дня кованые ворота усадьбы радушно распахнулись, встречая молодого хозяина. Проехав по мощёной дороге сквозь вековую аллею, экипаж застыл перед главным входом, и, ступив на землю, Дашенька огляделась.

Двухэтажный особняк, задумчиво взирая на гостью тёмными глазницами больших окон, выглядел несколько печальным и запущенным. Резной портик поддерживали четыре изящные колоны, облицованные белым мрамором, тем же мрамором были отделаны откосы окон и дверей, а также ступени крыльца. Солнце, опускаясь к горизонту, коснулось лучами светлых стен и, отразившись в стёклах, преобразило усадьбу. Окна, словно радуясь появлению хозяина, весело заблестели, да и сам дом словно встрепенулся, зашелестел разговорами и топотом ног дворовых людей.

Сергей Дмитриевич предложил Дашеньке руку и провёл в особняк. Управляющий поклонился и, окинув гостью чуть ироничным взглядом, посеменил рядом. Неприкрытый интерес слуги не остался не замеченным mademoiselle Томилиной, кольнув воспоминанием о Мари, которая вот так же уединялась здесь с Шелестовым.

– Ваше сиятельство, баньку с дороги? – предложил управляющий, и хозяин охотно согласился. – Сейчас растопим! – обрадовался слуга и, щедро раздавая указания дворовым, поспешил на кухню.

Возвращая особняк к жизни, немногочисленная челядь бойко сновала туда-сюда, разжигая свечи и расчехляя мебель, и Дашенька вскоре смогла оценить убранство дома по достоинству. Комнаты и залы, выполненные в стиле античного классицизма, располагали к себе сдержанной изысканностью. Подхваченные золотыми шнурами портьеры роскошным бархатом обрамляли высокие окна, и вечерние лучи, проникая в особняк, вспыхивали прощальным приветствием в хрустальных подвесках бронзовых люстр и подсвечников. Стены комнат не отличались излишним изобилием гипсовой лепнины, иронично называемой в интеллектуальных кругах «взбитыми сливками», всего здесь было в меру: и изящная резная мебель, и добротный паркет, и изысканная роспись, и умеренная позолота – всё создавало атмосферу благородного богатства. Шелестов распахнул дверь, и глазам Дашеньки предстала спальня, выдержанная в светло голубых тонах и без особых излишеств.