Добавим, что, высеченная на фронтоне Парфенона и, судя по всему, восхваляемая в официальном красноречии epitáphioi, ссора Посейдона и Афины явно была поводом для гордости[649] в гораздо большей степени, чем эпизодом, который следует забыть: очевидно, что тогда еще не настало время для стирания эпизода, который у Платона в «Менексене» предстает в качестве принципиально важного момента для похвалы городу, тем более замечательного, что он удостоверяется самими богами[650]. Поэтому некоторые читатели Плутарха, скорее всего, знавшие об этой трудности, попытались ее обойти, превратив негативное поминовение в позитивное празднование: отбросив сомнения, они одновременно и сохраняют второе боэдромиона в афинском календаре, и относят к этой дате праздник Никетерии, насчет которого Прокл сообщает, что афиняне «еще в эту (его) эпоху» (éti toínyn), отмечали победу Афины над Посейдоном[651]. Но ничто не дает права так вынуждать тексты, насильственно извлекая из них обратное тому, что они говорят совершенно прямо: Плутарх сообщает именно о злополучном дне, а не о дне славы; и не под знаком Афины, но под знаком поражения Посейдона или, по крайней мере, в наиболее нейтральной формулировке, «распри» между богами, он помещает практику, которую недвусмысленно определяет как жест изъятия. Если мы считаем Плутарха информатором, необходимо принять, что все было так, как он говорит, и датировать вычеркивание второго боэдромиона «последующими» за 400 годом[652] веками (если не самим этим временем[653]) и, что весьма вероятно, эллинистической эпохой, когда афинский город, как нам известно, без колебаний вычеркивал некоторых своих противников, с которыми были связаны горестные воспоминания[654].

Поэтому, если однажды действительно возникла необходимость забыть второе боэдромиона вплоть до его вычеркивания из афинского календаря, следует оценить всю важность того, как Плутарх, заходя со стороны братской ссоры, косвенно приравнивает эту дату ко дню apophrás. Речь не идет о том, что второе боэдромиона действительно следует трактовать в таком качестве. Просто Плутарх, проводя это отождествление, по меньшей мере намекает на нечто вроде родства между днем, который нужно забыть, и днями, которые по-римски зовутся «злополучными»[655] и которые можно было бы с большей точностью (этот перевод мы объясним в дальнейшем) назвать запретными (apophrás: apagoreouménē, комментируют лексикографы).

Если второе боэдромиона относится к запретным дням, то поражение Посейдона характеризуется как неудача, или, точнее, как «плохой день» (dysēmería), несчастный, какой у Аристофана является жизнь фиванцев под властью Сфинги[656]. Таким образом, с самого начала в «Застольных беседах» Плутарх мыслит злоключения бога в рамках категории «мрачных дней».

Тем не менее нет уверенности в том, что превратить поражение в apophrás-день действительно было греческим жестом – в данном случае, афинским[657]. Напротив, историк Рима без труда привел бы примеры подобной практики[658], начиная с того символа унижения, каким является день поражения при Аллии в 390 году до нашей эры, открывшего галлам дорогу к Риму[659]. День Аллии, проклятый день, Плутарх переводит его как hēméra apophrás[660]: и здесь следует заметить, что, относя эту дату к категории дней, «пугающих из‐за дурных предзнаменований и перегороженных запретами»[661], римляне, как считается, должны были говорить о dies religiosus[662], а не о «злополучном» дне.