Чтобы придать смысл стиранию этого эпизода, вероятно, лучше будет придерживаться той версии, которая просто выдвигает на первый план распрю (diaphorá). Тогда речь будет идти не о том, чтобы забыть победу Афины или поражение ее соперника, но о том, чтобы забыть сам факт конфликта, который сам по себе предполагает победителя и побежденного. Забыть, что было поражение, но точно так же забыть, что была победа. Ибо в афинском городе Афина является не только Níkē, как в других городах, – она так же является полисной богиней, прославляемой Эсхилом, и в своей постоянной заботе о процветании Афин она просит Эриний упомянуть в своих благопожеланиях níkē mē kakē, «победу, которая не была бы плохой» – в отличие от той, что граждане одерживают над гражданами[693].

Поскольку божественная éris сталкивает между собой богов, которые в дальнейшем будут тесно связаны друг с другом и с городом, она может считаться прообразом любого внутреннего раздора в Афинах. И поэтому однажды будет принято решение стереть воспоминание о ней, как будто для того, чтобы лучше защитить город против самой идеи stásis.

Если в этом и заключается смысл стирания дня годовщины éris, следует предположить, что афиняне – либо до такой степени охваченные страстью к гражданскому миру, либо пойдя путем более придирчивой религиозности – рассуждали насчет ссоры богов, как Платон в «Государстве» и «Критии»[694]. По крайней мере, Плутарх в трактате «О братской любви» описывает эпизод, который он считает продуктом совершенно мифической нелепости, в терминах, очевидно вдохновленных «Государством»[695]. И в данном случае рассуждать, как Платон, означает пользоваться отрицанием как наиболее эффективным оператором запрета. Об этом можно судить по нескольким отрывкам из II книги «Государства»:

По поводу нарративов об Уране, Кроносе и Зевсе Платон также говорил, что «лучше об этом молчать, а если уж и нужно почему-либо рассказать, так пусть лишь весьма немногие выслушают это втайне» (di’ aporrhēton)[698]. Стоит задержаться на этом предписании, чья формулировка тайны является той же – субстантив среднего рода [tà] apórrhēta, – что в других обстоятельствах служит для обозначения всего запрещенного: запретных слов, простое высказывание которых является преступлением само по себе[699], и, если нет дополнительных уточнений, самого запрета. Здесь я вижу повод заново взглянуть, уже с другого ракурса, на то, что роднит вычеркиваемый день месяца боэдромиона с понятием hēméra apophrás, и на его систематически предлагавшийся перевод.

Итак, возьмем термин apophrás: разумеется, фантазийной является этимология, подспудно предлагаемая Полидевком и выводящая это название из глагола phrássō («перегораживать», «блокировать») на том основании, что в эти дни «накрепко запирали» храмы[700]; поэтому большинство филологов присоединяются к решению – оно одновременно и объявляется очевидным, и, однако, расценивается как «неясное»[701], – выводящему apophrás из phrázō, которому префикс apo- придает привативное значение. Понятое таким образом, apophrás в итоге означает: «то, что не должно быть сказанным», как это уже предлагал Евстафий[702].

Hēmérai apophrádes: дни, о которых нельзя говорить[703], – так же как есть apórrhētai слова, которые нельзя произносить[704]. Но если еще точнее, я бы рассматривала их как дни, которые нельзя наделять значением, маркировать. Ибо еще до того, как приобрести все коннотации говорения – что, безусловно, в классическую эпоху уже было свершившимся фактом, – phrázō, куда более близкое к sēmaínō, чем к légō, означает «объяснить» и даже «позволить увидеть», «показать», «маркировать»[705]. В таком случае, будучи производным от phrázō, термин apophrás, возможно, обозначает категорию дней, которые нельзя выставлять напоказ. И один пассаж из Гесиода, дающий указания о том, как следует обращаться с днями, служит превосходным подтверждением этой гипотезе об употреблении глагола phrázō. Именно к pephradémen – инфинитиву аориста этого глагола – прибегает Гесиод в «Трудах и днях», когда советует своему читателю следить за правильным использованием дней, поскольку, как он говорит, они приходят от Зевса: «помечай их и правильно разъясняй своим домочадцам»[706]. Следует перечень дней, со знанием дела «сигнализированных» или «показанных» в качестве хороших или внушающих страх, и список того, что в эти дни надлежит делать или чего избегать, – в каждом случае есть предмет предписания. Являются ли hēmérai apophrádes днями, о которых нельзя ничего дать знать, немаркированными днями, потому что в эти дни нечего делать и нужно всего избегать – потому что следует просто позволить им миновать? Это сходство, чью уместность, как правило, не замечают, подталкивает к тому, чтобы думать именно так. Но верно и то, что классическое употребление слова, подчеркивая его негативное измерение, побуждает скорее видеть в них негативно маркированные дни и, как следствие, запрещенные для обычных видов деятельности[707]. Поэтому эпитета apophrás достаточно для того, чтобы охарактеризовать день как «отвратительный», обладающий собственной действенностью, но в самой негативной из модальностей[708]. Превратности отрицания – между «немаркированным» и «маркированным негативно»… Так ли уж мы далеки от «неотмечания»?