Мы знаем о тесной связи Ареопага с представлением о нестирающемся воспоминании: нет никаких сомнений, что в запрещенных днях конца месяца было нечто вроде присутствия этой памяти-мести, воплощенной в Эриниях – под именем Semnaí следящих за самым почтенным из трибуналов, где судятся дела о пролитой крови, – или в демонах-alástores или alitēríoi, чье имя, если поверить словам Плутарха, напоминает о том, что совершенное убийство принципиально незабываемо (álēston), или о том, что необходимо избегать (aleúasthai) тех, кто за него мстит[680]. И Эринии в самом деле имеют определенное отношение к apophrádes дням – о чем мы узнаем из одной схолии к Эсхину[681]. Поэтому соблазн был велик добавить еще несколько дней к списку, в общем-то ограниченному, запретных дней. Так, поскольку Гесиод советует «избегать [exaléasthai] пятых дней месяца» – единственных, которые в его перечне дней являются полностью черными – ибо

кое-кто из историков хотел бы объявить apophrádes все пятые числа месяца[683], не приводя никаких убедительных доказательств, кроме того, что праздник мертвых – Генесии[684] – отмечался 5‐го боэдромиона. Но в области погребальных ритуалов есть риск того, что все слишком легко связывается со всем, и по накатанной дорожке скользишь от Эриний к демонам мести и от демонов к мертвым: вначале цитируют глоссу Гесихия, называющую «запретными» дни, когда приносят жертву мертвым[685], и, пока в открывшуюся таким образом брешь врывается бесчисленная толпа анонимных мертвецов, мы видим, как расширяется список церемоний – кандидатов на то, чтобы фигурировать в числе hēmérai apophrádes[686].

Я не стану предаваться этой игре, поскольку есть риск, что головокружительная практика цепочек эквивалентностей приведет к еще большей неопределенности. В таком случае не менее обоснованным было бы утверждение, что второе боэдромиона обязано своей мрачной тональностью крайне негативным коннотациям числа два[687].

Давайте на секунду вообразим, что эта гипотеза верна. День годовщины божественной éris сразу же становится просто отдельным примером, лишь немного выделяющимся из ряда, включающего в себя все вторые числа месяца; в связи с чем мы, возможно, вспомним, что второе число каждого месяца в Афинах считалось днем agathòs daímon[688], днем «доброго гения» – название, несомненно являющееся антифразой. И тогда, привлекая одно из редких классических употреблений термина apophrás из единственного дошедшего до нас фрагмента речи Лисия против некоего Кинесия, мы с неопровержимым удовлетворением будем считать, что выявили новый ряд hēmérai apophrádes: кощунственный Кинесий обвиняется в том, что воспользовался запретным днем для пирушки со своими приятелями, которые взяли себе провокационное имя «общества злого духа» (kakodaimonístas)[689], и это самоназвание, разрушающее эвфемизм, разоблачая злого духа под agathòs daímon, кажется хорошим основанием для того, чтобы посчитать выбранную ими дату, очевидно мало пригодную для празднований, вторым днем месяца.

Какой бы соблазнительной ни казалась такая конструкция, она неверифицируема при актуальном состоянии наших знаний и вдобавок таит в себе опасность утраты специфики второго боэдромиона. Поэтому, оставляя вопрос открытым, я равным образом откажусь от спекуляций на тему чисел, чтобы ограничиться списком, с которого я начала (день Плинтерий и дни процессов об убийстве в Ареопаге): список, разумеется, немного короткий, но в том, что касается тональности запретных дней, достаточный, чтобы убедиться, что в них действительно речь шла об осквернении, пролитой крови и ужасающей памяти.

Так как с этим всем связано второе боэдромиона? Второе боэдромиона, которое именно что не является запретным днем, поскольку hēmérai apophrádes по определению фигурируют в календаре (и вся проблема с ними состоит в том, чтобы знать, как их использовать: просто прожить без происшествий, если речь идет о частном лице, совершить тайные ритуалы или судить по совести, если речь идет о слугах Афины или ареопагитах). Итак, второе боэдромиона, хотя и столь похожее на запретные дни, исчезло из календаря Афин.

Если благодаря своему названию[690], а также благодаря отмечаемым во время него датам[691], боэдромион является для афинян настоящим месяцем праздников славы, то такой день кажется находящимся совершенно не на своем месте, поскольку, если поверить Плутарху, на первом плане в нем было поражение Посейдона, а не победа Афины. И читателю приходится задаться вопросом о причинах, которые могли побудить афинян безоговорочно принять сторону Посейдона. Какая нечистая совесть заставляла их окружить забвением его поражение? Разумеется, есть нарративы, где упоминаются последствия выбора, когда-то сделанного их прародителями против бога в пользу богини, но нет таких, что представляли бы его как оказавшийся в конечном счете губительным для города[692]. Так чем же объяснить такую практику?