– Ты меня прости, но как ты так стойко держишься? Если хочешь кричать, плакать или бить посуду, то делай все, что тебе хочется. – Надя присела на корточки возле Степы и пыталась заглянуть к нему в душу, а еще лучше – забрать себе все его страдания. Она же без пяти минут ведьма, она же хозяйка кота Бегемота. У нее обязательно получится хоть как-то помочь, раз передать конверт она так и не успела.

– Мы были в Швейцарских Альпах. Катались на лыжах, а я заболел. Пока был здоров, мама с Выхухолем катались на зеленой трассе – вместе со мной. А когда я простудился, решили вспомнить молодость и прокатиться по черной. Маму занесло, и она сильно ударилась головой об опору подъемника. Это столб такой железный на склоне, – поведал Степа. – Папа заложил бабушкину квартиру, отправил за ней самолет с медиками на борту, потому что в Швейцарии сказали, что травма была несовместимая с жизнью. Привезли в Москву. Казалось, что мама просто уснула. Я приходил к ней в больницу и рассказывал о своих успехах, переживаниях, читал детские сказки, те, что она мне писала… Но она никак не реагировала. Выхухолю, то есть моему отчиму, несколько раз предлагали отключить аппараты жизнеобеспечения, но папа отказывался, дрался с ним… Сказал, что если есть хоть один шанс, что мама поправится, то его надо использовать. Я догадывался, что чудес не бывает. А папа в них верил. Хотя мама всегда говорила, что он циник.

– Как ты со всем этим справляешься? – спросила Надя, не переставая удивляться, как мальчуган вроде Степы может вообще знать значение слова «циник».

– Ну, – почесал глаза Степа, – я знаю, что рано или поздно все люди засыпают, чтобы потом проснуться в следующей жизни. Когда-нибудь и я усну. И мы с мамой встретимся. Лет через пятьдесят или семьдесят. Но разве для Вселенной, существующей миллиарды тысячеллионов лет, это большая цифра? – Степа сосредоточенно дышал носом, чтобы не расплакаться. – Да и папа говорил, что я должен быть сильным ради мамы. А сам плакал.

– Твоя мама была удивительной женщиной. Я видела ее один раз в жизни, когда забирала ключи от квартиры, но никогда не забуду. – Надя осторожно положила свою ладонь на Степину. – А почему вы переехали? Прости, если задаю много вопросов.

– Вроде как мама устала жить в центре, пробки, дышать нечем. Но я знаю правду… Дело в том, что моя мама любила папу, а жить напротив него больше не могла. Я видел, как она вечерами боится подходить к окнам. Особенно после того, как мы на море вместе были в прошлом году, – напомнил он Наде события только дочитанной главы.

– Прости, а какого числа твоя мама разбилась?

– Тридцать первого декабря…

И тут Наде стало первый раз в жизни нечеловечески страшно. Сотрясение мозга, полученное от удара о спинку кровати, совпадало по дате с травмой Веры… Как будто у них была одна судьба на двоих, и та просто передала ей эстафету. Понимая, что для взрослого человека этот поступок нелогичен и крайне иррационален, но не имея моральных сил с собой совладать, Надя быстрым шагом направилась в ванную комнату, не включая света, плюхнулась на пол и горько заплакала. В ней рыдали сразу все: маленькая девочка, что боялась темноты и гуляла по Воронежу с перочинным ножиком для защиты, обиженная разведенка, которой минуло тридцать и которая, вместо того чтобы любить на протяжении последних лет десяти, занималась моральным онанизмом, возможно, будущая мать, и в какой-то момент Наде казалось, что в ней плакал даже сам Степа.

– Эй, можно к тебе? Я тоже обычно плачу в темноте. – Степа аккуратно приоткрыл дверь в ванную.

Наде стало до безобразия стыдно – маленький ребенок держится, а она расклеилась и рыдает от жалости ко всем сразу. Хотя прекрасно знала: даже в явной скорби по кому-то, в сущности, мы плачем по самому себе. У Нади даже не нашлось голоса ответить «да», она просто кивнула. И Степа, несмотря на темноту, ее понял. Он присел рядом с ней, а потом уткнулся носом в Надин рукав и заплакал. Надя обнимала его так крепко, как могла, чтобы он смог в ней спрятаться. Иногда она пыталась вытирать с его щек слезы, а Степа хватался за нее так, как будто она могла действительно его защитить. Так они и просидели до самого вечера. А когда темнота пришла с улицы во все остальные комнаты квартиры и больше не надо было бояться света, они решились выйти.

– Можно мы с тобой оставим в секрете нашу дружбу и я буду приходить к тебе раз в неделю? Мне правда нужно место, где меня никто не сможет найти, – наконец успокоился Степа.

– Ты можешь приходить чаще. Так часто, как тебе понадобится. – Надя же никак не могла сдерживать слезы.

– Пойду обниму Бегемота перед уходом… А то папа, наверное, уже полицию поднял на уши, чтобы меня нашли…

После приезда Алисы и знакомства со Степой Надя пряталась от Игоря как только могла. Шарахалась, как черт от ладана. Ну не могла она найти в себе силы с ним поговорить. Да и не знала, стоит ли это делать.

С одной стороны, Надя его не забыла. Часть ее еще питала к нему страсть и жажду всецелого обладания. Чтобы жадно, терпко и непременно в губы. При этом до конца боль и горечь от ночи в отеле и его равнодушия простить так и не смогла. Права была Алиса, когда говорила, что любовь – это когда не возникает вопроса, простить или не простить. Ты делаешь это настолько без сопротивления, что только удивляешься, как на подобное способна.

Наде было жаль, что она не Алиса, что не вызывает в Игоре той гаммы эмоций и переживаний. И, схвати она его за палец, он не просидел бы до утра, не шелохнувшись, лишь бы не спугнуть сон. Почему обманывающей Алисе досталось столько нежности от Игоря? Почему она? Не Надя, которая никогда его не обманывала.

Их отношения – история с неограниченным прошлым, но без всякого будущего. Игорь не предложит ей совместный дом, детей, не будет рядом ежедневно, не даст ей чувствовать себя единственной и не будет утруждаться обманывать настолько замаскированно и четко, чтобы Надя никогда не почувствовала измен. Не было у Игоря потребности в Наде, и за это она тоже не могла его до конца простить.

Долгое время Наде казалось, что Игорь – цель ее жизни, беспрестанно надеялась, что он одумается, оценит ее, станет таким, каким она его себе придумала. Вот пробраться бы в его прошлое, протиснуться сквозь календарные даты и оказаться вместо Алисы на Ленинском проспекте морозным вечером, чуть покачиваясь на высоких каблуках от ветра… Но у жизни нет сослагательного наклонения. Увы.

А еще Надя боялась себе признаться, что Игоря она не любила. Раз не могла простить до конца… Раз до сих пор одна только мысль, что там, в своей забитой работой и командировками жизни, он думает об Алисе, да и засыпает с другими женщинами, коробила и оставляла занозы на самолюбии.

Не брать трубку и не открывать входную дверь было, конечно, глупостью. Надя роняла слезы на мигающий телефон, гасила вечерами свет в квартире: пусть думает, что она спит. Как бы, правда, Надя ни старалась, спустя некоторое время Игорь все же поймал ее возле подъезда.

Степа ворвался в Надину жизнь стихийно и сразу стал тем, с кем Надю абсолютно не напрягало видеться ежедневно. Все началось с малого: Степе лечили бронхит, и он боялся один посещать спелеокамеру. Соляная пещера, что ему прописали, как и любое замкнутое пространство с плотно закрытой дверью, вызывала приступ паники в случае, если он находился в ней в одиночестве, поэтому Надя отвлекала его разговорами о загадочных монастырях, где люди постигают ничто, вглядываясь в черную точку, или живут рука об руку с тиграми, и те ни разу не укусили никого из монахов.