В повести о других пяти братьях, сыновьях короля Даре, Власть также предстает ужасной старухой и превращается в прекрасную даму благодаря соитию с тем, кому назначено стать королем. (…) Страна – женщина, супруга короля, но до бракосочетания она – старуха или женщина с помутившимся рассудком»698. Д.С. Раевский отмечал, что у скифов важную роль играла идея священной свадьбы их земного царя с богиней Табити, которая, как свидетельствует Геродот, считалась «царицей скифов». Таким образом, представления о существовании связи между богиней и верховной властью встречаются в различных вариантах индоевропейской традиции и, вполне возможно, возникли еще в эпоху общности народов данной языковой семьи.

Уже в совершенно другую эпоху и преследуя совершенно другие цели, древние представления о связи женского сверхъестественного персонажа с верховной властью возникают в Польше. В 1608 г. у итальянского иезуита Д. Манцинелли было видение Девы Марии, во время которого она потребовала именовать её королевой Польши. Два года спустя, когда этот иезуит уже был в Польше, в Краковском соборе у него было повторное видение, в момент которого богоматерь произнесла: «Я являюсь королевой Польши. Я мать этого народа, который мне очень дорог». В конечном итоге, Деву Марию провозгласил королевой Польши 1 апреля 1656 года король Ян Казимир, а затем в 1764 г. и Сейм Речи Посполитой назвал Ченстоховскую Богоматерь «Королевой Польши». Таким образом, архаические представления были умело использованы католическим духовенством во время его борьбы с Реформацией.

Аналогичные тенденции имели место и на Руси, где культ Богоматери активно использовал в собственных политических целях уже Андрей Боголюбский. Касаясь причины введения праздника «Покрова», Л.С. Миляева отмечает: «Однако, начиная с самых ранних изображений (например, клейма Суздальских врат конца XII – начала XIII в.), идеей праздника, установленного и полюбившегося на Руси, было утверждение права русских княжеств на покровительство богоматери»699. Хоть официально Богородица так и не была объявлена правительницей Руси, однако очередной шаг к этому был сделан уже в ХХ в., в связи с кардинальными политическими потрясениями. Имеется в виду державная икона Богоматери, которая, по уверению церкви, была чудесно обретена 2 марта 1917 года в день отречения Николая II от престола в селе Коломенском. На этой иконе, датируемой примерно концом XVIII в., Богородица изображена со скипетром и державой, т. е. атрибутами царской власти. В условиях пресечения правящей династии именно Богоматерь становилась как бы верховной правительницей и небесной заступницей Руси. Как видим, идущее со времен индоевропейской общности представление оказалось чрезвычайно устойчивым и, в случае необходимости, востребовалось в совершенно иных религиозных, политических и социально-экономических условиях по сравнению с теми, в которых оно зародилось.

Отмеченная связь богини с властью поможет нам лучше понять один чрезвычайно важный аспект истории средневекового Новгорода. В новгородских летописях неоднократно встречаются упоминания о том, что София вместе с богом спасли город от того или иного бедствия. Рассказывая о татарском нашествии в 1327 г., летописец отмечает, что кочевники опустошили всю Русь, «толко Новъгород ублюде богъ и святая Софья»700. Эта божественная пара берегла город не только от внешней опасности, но также от внутренних междоусобиц и стихийных бедствий. Под 1384 г. летописец сообщает, что «ублюде богъ и святая Софѣя от усобныя рати»701, а в 1390 г. «божьею же милостью и святыя Софѣя»702 в городе кончилось моровое поветрие. Если избавление от грозящей опасности в Средневековье традиционно приписывалось христианскому богу, то упоминание Софии как второй сверхъестественной хранительницы города является специфически новгородской особенностью, не имеющей аналогов в других русских землях. Как видим, София во всех этих примерах выступает как второй по значимости после бога защитник Новгорода, являясь в буквальном смысле этого слова его берегиней. Выступает она и как начало, к высшему суду которого аппелируют жители северной республики. Так, при описании событий 1218 г. летописец констатирует: «Твердиславъ же, позря на святую Софию, и рече: «даже буду виновать, да буду ту мертвъ; буду ли правъ, а ты мя оправи, Господи»703. Через два года возвращается ранее изгнанный архиепископ Митрофана, который «оправивъся Богом и Святой Софиею»704. Смерть в бою за нее открывала новгородцам путь в рай и летописец включает в текст своего труда молитву за мужей «главами своими покывающе за святую Софью»: «Буди господи боже милостивыи человѣколюбче, в ономь вѣцѣ стати со всѣми угодившими ти от вѣка, иже кровь свою прольяша за святую Софью, животъ свои отдавше честно» или «А покои, господи, в царствии своем душа тѣхъ, иже у города того головою своя положиша за святую Софью»705. Поэтому в ответ на внешнюю угрозу новгородцы бесстрашно отвечали: «изъмрем честно за святую Софью; у нас князя нѣтуть, но богъ и правда и святая Софья»706. Эту особенность мировосприятия жителей северной республики хорошо знали в других частях Руси и искавшие расположения новгородцев князья посылали к ним своих послов со словами «кланяюся святои Софьи и мужемъ новгородцемъ»707.

Однако София была не только небесной хранительницей города. Уже в начале ХХ в. Б.Д. Греков показал, что в XII–XV вв. государственная казна Новгорода хранилась в Софийском соборе, а земля этой северной республики была одновременно и землей св. Софии. Определенной аналогией этого является внутреннее устройство античных Афин, в которых городская казна также считалась казной богини Афины. К этому следует добавить, что и архиепископов, этих носителей верховной духовной власти в Новгороде, избирали посредством жребия, который тянулся именно в храме Св. Софии. Считалось, что именно она избирала самого достойного кандидата. Данный обычай был традиционным и неоднократно упоминается в новгородской летописи под 1308, 1388, 1415, 1421, 1424 и 1429 гг., однако наиболее полно его проведение описывается под 1359 г.: «Того же лѣта владыка Моисии съиде съ владычьства по своеи воли… Много же гадавше посадникъ и тысячкои и весь Новъград, игумени и попове, и не изволиша [себѣ от человѣкъ избрания сътворити, нъ изволиша] собѣ от бога прияти извѣщение и уповати на милость его, кого богъ въсхощеть и святая Софѣя, того знаменаеть; и избраша три мужи: Олексѣя чернца, ключника дому святыя Софѣя, и Саву, игумена Онтонова манастыря, и Ивана, попа святыя Варвары; и положиша три жребиа на престолѣ въ святѣи Софѣи. Утверьдивше себѣ слово: егоже въсхощеть богъ и святая Софѣя, премудрость божия, своему престолу служебника имѣти, того жребии да оставит на престоле своемъ. И избра богъ, святая Софѣя святителя имѣти мужа добра, разумна и о всемь расмотрелива Олексиа сернца, и остави жребии его на престолѣ своемъ, и възведоша его на сѣни честьно всь Новъградъ…»708

Таким образом, София была не просто защитницей и верховной правительницей северной республики, в каком-то смысле она была самим этим городом. София становится главным символом вольности и независимости средневекового Новгорода, и это представление вылилось в крылатое выражение на этот счет ее жителей «къде святая София, ту Новгородъ»709. В конечном итоге это привело к тому, что на новгородских серебряных монетах с 1420 г. и вплоть до утраты ими независимости изображалась увенчанная пятизубчатым венцом сидящяя на престоле женщина и коленопреклоненный перед ней человек, который что-то то ли получает от нее, то ли вручает ей. А.В. Арциховский в свое время доказал, что женщина в короне – это святая София. Таким образом, новгородцы не только в летописи, но и посредством монет подчеркивали, что именно она является истинной правительницей города. Впоследствии B.Л. Янин показал, что эта композиция является репликой традиционного сюжета средневековых венецианских монет, на которых покровитель Венеции святой Марк вручает символы власти коленопреклоненному дожу710. Действительно, идея небесного покровительства была достаточно развита в городских республиках Италии: Милан считался городом святого Амвросия, Флоренция – Иоанна Крестителя, Венеция – республикой святого Марка. Однако не следует забывать, что идея вручения женским божеством дара предстоящим перед ним всадникам была широко распространена и на северорусских вышивках, которые если не иконографически, то, во всяком случае, семантически близки изображению на новгородских монетах. Следовательно, сама эта идея издревле присутствовала на севере Руси, и итальянское влияние сказалось на оформлении изображения на деньгах, а не принесло идею в готовом виде в Новгород.