Тони отрезает себе кусок пирога, наливает в кружку горячий чай, добавляет лимон и ром, садится на табурет и укоризненно смотрит на дверь: «Что, неужели никто вот прямо сейчас не войдет? И не помешает мне спокойно поужинать? Серьезно? Что за нелепый день!»

Другой бы на его месте только порадовался, что можно передохнуть, но Тони устроен иначе. Чем больше в кафе народу, чем труднее работа, чем быстрее приходится чистить, нарезать, лепить и помешивать, тем ему лучше живется, тем больше появляется сил. То есть в самом конце вечеринки, уже под утро, он, конечно, будет валиться с ног, но такая усталость – отдельное удовольствие. Все равно что в детство вернуться, когда весь день бегал, играл и плавал, а потом, не раздевшись, упал в кровать.

«Но сегодня так не получится. Ладно, – говорит себе Тони, – должны быть разные дни. Разнообразие – основа мира, здесь же самый главный прикол как раз в том, что ничего нельзя в точности повторить».

Правильно говорит, но это не очень-то помогает. Потому что одно дело теоретически рассуждать, и совсем другое – куковать в одиночестве по ту сторону всех реальностей с охренительным, лучшим за всю твою поварскую карьеру грушевым пирогом, который никто не пытается у тебя восхищенно отнять.

«И этот красавец куда-то запропастился, – мрачно думает Тони. – Это ты, дорогой друг, зря».

То есть не в том беда, что Иоганн-Георг давно сюда не заходит; собственно, это вообще неправда, напоминает себе Тони, мы же виделись буквально вчера! Но сегодня его как-то тотально, вопиюще, вызывающе, до безобразия нет. Словно бы невидимая дыра от него в пространстве осталась и тонко, противно звенит.

Ничего не поделаешь, так иногда бывает. Хотя лучше, конечно, не бывало бы никогда. Потому что когда с ним неладно, все остальное тоже начинает идти как-то не так. Ничего конкретного, никаких неприятностей, просто настроение неуловимо меняется и становится не то чтобы даже откровенно плохим, а просто – не очень. И в кафе, и вообще во всем городе. Тонкая штука, так сразу и не заметишь. Но Тони-то замечает. А настроение – самое важное, что есть здесь у нас.

«Может быть, – осеняет Тони, – надо приносить ему кровавые жертвы, когда вот так пропадает? Ну он же все-таки до какой-то степени дух, а духи должны на жертвы приманиваться. Хотя нет, кровавые ему не зайдут, он даже колбасу кровяную не любит. Зато кофейные жертвы – именно то что надо. И табачные. И ромовые. И селедочные, например. Нет, правда, надо попробовать. Хуже-то точно не будет. Осталось придумать, где поставить алтарь и как его расписать».

В этот момент в дверь начинают стучать, вернее, так колотить, словно Тони тут слушает какой-нибудь адский Black Sabbath на не менее адских колонках в пять тысяч ватт. Это, как минимум, странно. Обычно в его дверь не стучат. Ее или вовсе не видят, или видят и тогда самостоятельно открывают, она же не заперта, а только прикрыта, чего стучать, удивленно думает Тони. Но, конечно, встает и идет открывать.

На пороге, обнявшись, как перебравшие леший с русалкой – и поди разбери, кто здесь кто, – стоят двое. Эдо, друг его двойника, и собственно сам Иоганн-Георг, которого только что мучительно не хватало, а теперь сразу стало так много, что почти перебор. И глаза у обоих пылают голодной решимостью, как у юных оборотней, впервые попробовавших человечий борщ.

«Ну надо же, – думает Тони, – какой он оказался сговорчивый. Даже алтарь сооружать не надо, хватило мыслей об алтаре!»

А вслух говорит:

– Выглядишь, как будто не день где-то шлялся, а год голодал. От тебя половина осталась.

– Будем надеяться, лучшая. В любом случае, имеет смысл ее накормить.

С этими словами он решительно отодвигает Эдо и самого Тони и идет к пирогу. Можно сказать, на него выступает, как полководец на враждебное королевство. Заранее ясно, что пирог обречен.

– Если будете и дальше стоять на пороге, вам даже попробовать не останется, я этого типа знаю не первый год, – говорит Тони второму гостю.

И поскольку тот пока пребывает в обычной для новичков прострации, сам отрезает ему кусок пирога, то есть практически вырывает из пасти хищного монстра. Который, между прочим, при этом натурально рычит. Ну хоть не кусается. Вполне можно жить.

Вручив Эдо пирог и практически силой усадив его на табурет, Тони достает из буфета бутылку настойки на смехе. Это был, можно сказать, спонтанный алхимический эксперимент. Всех, кто в ту ночь у него сидел, включая почти десяток сновидцев, заставил поочередно смеяться в эту бутылку, а потом заткнул пробкой и убрал с глаз долой, чтобы как следует настоялась. Недавно вспомнил, достал, попробовал, отличная получилась настойка, практически вопреки ожиданиям. То есть он думал, от этой настойки все будут смеяться, как от щекотки, но почему-то нет. От нее просто спокойно становится. И мир кажется очень добрым местом. Гораздо добрей, чем он есть.

– Ну ни хрена себе, – выпив свою порцию залпом, наконец говорит Эдо. – Все-таки дверь открылась. И я к вам сюда вошел.

Ну так еще бы вы сюда не вошли, в такой-то компании, думает Тони. Но не успевает это сказать, потому что победитель пирога, не прекращая его истреблять, с набитым ртом поясняет:

– Если ты еще не заметил, я пока – человек на всю голову, совершенно бесполезный балласт. Так что он сам. По-честному сам! Причем, что смешно, никакого входа в твое кафе мы оба так и не увидели. Только дурацкую разрисованную хулиганами дверь, как нормальным людям положено. Я от этого зрелища, честно говоря, чуть не чокнулся. Потому что одно дело теоретически предполагать, что к тебе сейчас без посторонней помощи вряд ли войду, и совсем другое – убедиться в этом на практике. Экзистенциальный кризис, утрата веры в себя, крушение основ! Но Эдо крутой. В смысле, упертый. Сказал: «Разнесу ее на хрен в щепки», – и ну стучать. Я был уверен, сейчас соседи полицию вызовут, и успел представить, какое начнется веселье, когда Стефан будет нас отмазывать от коллег, но ты нам почти сразу открыл. Вот это, я понимаю, мистика! Тайная магия свирепого кулака.

И хохочет так, что оконные стекла дребезжат, никакого Black Sabbath не надо. И колонок тоже не надо, обойдемся без них. Были бы мы хоть немного реальней, перебудили бы сейчас весь двор. Впрочем, может, и так уже разбудили, просто пока неизвестно кого. Или что. «Лишь бы только не Ктулху, – думает Тони. – Старику у нас вряд ли понравится. С точки зрения Ктулху, у нас тут все-таки недостаточно фхтагн».

Но вместо Ктулху пробуждается Эдо. То есть его взгляд наконец становится осмысленным, причем сразу настолько, что Тони, будь его воля, предпочел бы слегка прикрутить. Поворачивается к Иоганну-Георгу и спрашивает сурово, как кинематографический прокурор:

– Я же правильно понимаю, что вы в машине нарочно прикинулись без пяти минут умирающим? Чтобы мне еще сильнее захотелось сюда войти?

– Ну да! – энергично кивает тот. – То есть на самом деле ровно наоборот. Я перестал прикидываться веселым и бодрым, хотя мог бы еще какое-то время продолжать в том же духе. Но мне правда в тот момент больше всего на свете хотелось ветхой тряпочкой в каком-нибудь темном углу полежать.