Хорошее начало. Папе понравится. Я оставлю письмо на виду, он оценит и про утренний звон колоколов, и вопрос «Выходит, животные умнее людей?». Ведь он сам говорит, что иногда народ бывает хуже стаи волков. Конечно, надо бы чем-то заменить «взрываются бомбы, грохочут пушки». И стрелы тоже, их в первую очередь надо заменить. Что за странная мысль, откуда эти стрелы? Почему бы тогда не праща Давида? Почему не арбалеты, не партазаны и не алебарды? Почему не аркебузы, благодаря которым Карл V сумел победить нас, бедных французов, при Павии? Почему мне не написать: Дорогая Сабина, пока я пишу Вам эти строки, хорошие испанцы кромсают на куски плохих? Разве не в этом преимущество хороших, что они кромсают на куски (на сколько кусков? какой они формы?) плохих? Разве древние евреи не занимались исключительно тем, что кромсали на куски филистимлян и амалецитов? Ладно, хватит. Как сказала бы матушка Дастье, не отпускайте, Хильдегарда, ваше воображение в свободное плавание. Единственное, что летало, взрывалось и стреляло этой ночью, был фейерверк в честь 14 июля, говорят даже, что он закончился заревом над морем, за Двумя Близнецами.

А мне не довелось увидеть зарево над морем. Впрочем, я и не надеялась. За столом во время ужина папа блистал. Он выдал свою классическую речь о семи бандитах, заключенных в Бастилию и освобожденных толпой идиотов, и-ди-о-тов, 14 июля 1789 года в пять часов пополудни. И дядя Жаки громоподобно высморкался в знак одобрения, не знаю, роялист ли он, но народ он тоже не любит. А когда папа перешел к всеобщим выборам и их вреду (это из-за всеобщих выборов мы летим в пропасть), дядя Жаки заметил, что те, кто ходит голосовать, или бараны, или подкупленные. Зато папе не удалось произнести тираду о предках Боя, которые посылали людей на гильотину. По той простой причине, что дядя Бой к ужину не вернулся. Где же он провел день? На лодке с Долли и Зузу? Не думаю. В теннис-клубе Агилеры? Вполне возможно. Я люблю смотреть, как он играет, он надевает белые шорты, это делает его похожим на мальчика, такой же легкий на корте, как на танцплощадке, он кидается к сетке, будто хочет перепрыгнуть через нее, и меня это всегда смешит.

День был очень жаркий. Нет, он не играл в теннис, он купался. Скорее всего, в море, а может, в бассейне. Ну конечно, я угадала, Долли и Зузу затащили его в бассейн своих очень богатых друзей, Гранэ говорит, что они жутко богаты; дядя Бой провел вторую половину дня в бассейне Богатейших, возле Сокоа, вода в нем голубая, как в раю, и там есть вышка с тремя площадками для прыжков в воду. Когда дядя Бой поднимается на самую высокую, все женщины, до этого лежавшие на солнце бездыханными трупами, внезапно оживают, все женщины, девушки и девочки моего возраста, да и я тоже, когда папы нет и дядя Бой берет меня с собой в бассейн Богатейших. Все смотрят, как он поднимается по лесенке, ловкий, как циркач, одной рукой перебирает перекладины, другой машет кому-то из друзей, или какой-нибудь подружке, или мне. Добравшись до верхней площадки, он широко разводит руки, я даже дрожу немножко, такое впечатление производит на меня образ человека, распятого без креста, который движется к краю доски и одновременно ритмично подпрыгивает, с каждым разом все выше и выше, спокойно и как будто даже небрежно. Красно-синяя шапочка его похожа на воздушный шарик, он продолжает подпрыгивать, иногда делает вид, что теряет равновесие, взмахивает руками, как раненая птица крыльями. У кого-то вырывается крик: он разобьется. Тогда он решается, все его тело решается, напрягается, распрямляется и кидается вниз, а мы получаем возможность полюбоваться полетом ангела или кульбитом. Тело его, словно нож, молниеносно вонзается в воду, у меня появляется мысль о смерти, я боюсь, как бы он не ударился головой о дно. А что, если он разобьет себе голову о голубое дно в бассейне Богатейших? Он выныривает. Его красно-синяя шапочка. Его рот, который с наслаждением глотает воздух, его улыбка. Он жив-здоров. Нет на свете человека, который был бы так же жив и так же здоров, как дядя Бой, и я говорю про себя: слава Богу, а вслух, когда он подплывает ко мне и еще держится руками за бортик бассейна, говорю: какой красивый прыжок, дядя Бой.

Где же он? А может, он решил провести этот праздничный день за столом с зеленым сукном? Что, если он сейчас в казино? Играет в рулетку? И проигрывает. В прошлом году, как-то раз после обеда, когда была ужасная погода, темно-серое небо, штормовой ветер, он повез меня на «лагонде» в Биарриц. Мама мне разрешила, она почти всегда разрешает, когда папы нет дома. Сперва мы направились было к Додену, но вдруг дядя Бой повернулся ко мне и говорит:

— А что, если мы сделаем иначе? Хочешь выпить чашечку шоколада в казино? Чайный салон выходит там окнами на море.

— Конечно, хочу.

Он круто развернулся на дороге, ведущей к Додену, мотор «лагонды» зарычал, и через несколько секунд мы уже были на автостоянке перед казино. Дул порывистый ветер, лил дождь, и мы быстренько нырнули в двери тамбура. Он взял меня за руку, и мы пошли по длинной красной дорожке по бесконечному коридору. Справа и слева были витрины, а в них женские шеи и груди, задрапированные бархатом и увешанные золотыми, жемчужными и бриллиантовыми ожерельями. В других витринах были выставлены купальники, как сейчас помню один: лиловый в горошек, с юбочкой, и к нему сандалии и шапочка такого же цвета. А еще болеро из меха, белая-белая меховая накидка, до чего красивая, я тут же подумала о принцессе в санях, о певице, которую дядя Бой очень любил, даже прикрепил ее фотографию на стенку в своей ванной, на ней были атласные брюки, цилиндр и накидка из белого меха.

— А ты, Креветка, хотела бы иметь песцовую накидку?

Я посмотрела на свое отражение в витрине. Худые, загорелые ноги, коленки в ссадинах, особенно одна, красная юбка, связанный мамой свитер с широкими рукавами.

— Попозже, дядя Бой, когда мне исполнится двадцать.

— Ладно, договорились, когда тебе будет двадцать. В день твоего двадцатилетия, клянусь, я подарю тебе песцовую накидку. А сейчас — пить шоколад!

Мы шагали очень быстро. В конце красной дорожки висел черный занавес, который наполовину закрывал группу людей, стоявших перед длинным столом. А по другую сторону этого стола сидели трое мужчин во фраках.

— Ну что, Креветка, может, шоколад чуть-чуть подождет? Может, поиграешь в шарик, а?

— О да, дядя Бой!

Мы подошли к столу за занавесом. Стоявшие мужчины посмотрели на нас, а те трое, которые сидели, улыбнулись.

— Можно моей симпатии остаться со мной? — спросил дядя Бой.

— А она совершеннолетняя? — спросил, не переставая улыбаться, тот, который сидел в середине стола, и глаза его скользнули по моим коленкам, по вздутым рукавам свитера. Это он бросает шарик в углубление с нарисованными там цифрами и какими-то знаками, а двое других грабельками придвигали и отодвигали жетоны.

Я люблю игры, все игры, я играю с семилетнего возраста: с мамой и сестрами — в фараона, в желтого карлика, в рами. С Сюзон — в пьяницу. С дядей Боем — в белот, в покер; он научил меня играм, в которые играют в казино. А тут шарик, грабельки, жетоны, целый каскад веселых светлых звуков, фразы, звучащие, как молитвы: делайте ваши ставки, господа, ставки сделаны, ставок больше нет — конечно же, мне очень хотелось поиграть с дядей Боем. Он сказал мне: не расстраивайся, ты все равно будешь играть, и усадил меня на стул в коридоре, возле занавеса. А сам пошел в ближайший зал. Я слышала, как он сказал: жетонов на десять тысяч франков, пожалуйста, моя симпатия мне дорого обходится, мне надо выиграть очень много. Потом он вернулся ко мне, и в руках у него было полно жетонов.