– Вы подготовили детальную разработку операции, товарищГрадов? – спросил Сталин. Округлые, завершенные предложения, вызванные,конечно, неидеальной властью над языком идеально подвластного народа, давно ужестали чем-то вроде испепеляющего гипноза.

Никита Борисович развернул свои карты. По его предложению взловещий коридор устремляется только половина войск Резервного фронта, другаяже половина, проделав стокилометровый марш на север, обрушивается на противникачерез другой топографический коридор.

– Таким образом, товарищ Сталин, мы сможем ввести в действиебольше сил, а также лишим противника возможности перебрасывать подкрепления изодного сектора в другой.

Присутствующие молчали. Предложение генерала Градовапротиворечило основной тактической доктpине о начале любого большогонаступления единым, массиpованным удаpом, а главное – оно пpотивоpечило ужевысказанным соображениям Верховного. «Людишек бережет. Популярности ищетНикита», – с раздражением подумал Жуков, однако ничего не сказал.

Сталин теперь прижал чубук трубки прямо к карте. Капельканикотинного меда оставила на карте непререкаемое пятно.

– Оборона должна быть прорвана в одном месте!

– Мы получим массу преимуществ, если прорвем оборону в двухсекторах, – возразил Градов.

Возразил Градов! Возразил – кому? На совещаниях в Ставкедавно уже царствовал свой этикет. После того как удалось остановить позорноебегство 1941 года и отстоять Москву, Сталин стал с бульшим уважением относитьсяк своим военачальникам. Понимал, скотина, что эти люди спасают вместе со своейстраной его любимую коммуналию. Обычно он давал всем высказаться, допускалсамые яростные споры, внимательно слушал, задавал вопросы, но уж есливысказывался, все споры на этом кончались. В данном случае он уже высказался, иградовский план представлял сейчас собой, вернее, неизбежно мог бытьистолкован, как подрыв авторитета великого вождя.

– Не вижу никаких преимуществ! – рассерженно фыркнулон.

Никита заметил, как переглянулись Молотов и Маленков и какповернулись к свету слепые стеклышки Берии. Ну все, подумал он, шансов на выходиз пике, кажется, мало. Шахта, должно быть, сильно плачет по мне.

– Я думал об этой операции три дня, товарищ Сталин, –сказал он. Всех поразило, что произнесено это было даже с некоторойхолодностью.

– Значит, мало думали, Градов! – чуть повысил голосдиктатор. – Забирайте свои карты и идите подумайте еще!

Никита с рулонами под мышкой вышел в соседнюю комнату, спотолка которой из-за люстры удивленно смотрел вниз озадаченный купидон.Пробежали по коридору адъютанты. Немедленно явились Никитин начальник штаба,зам по тылу, трое командующих армиями и ненавистный, глубоко презираемыйчеловек, присланный еще летом 1942 года на пост начальника политуправлениягенерал-майор Семен Савельевич Стройло.

До сих пор, глядя на совершенно облысевшего и какого-то какбы весьма солидного, респектабельного Стройло, Никита не мог забыть презрения,которое он испытывал к нему в годы молодости. Разумеется, он понимал, что влице этого комиссара он имеет уполномоченного верхами соглядатая, однако большевсего его коробило воспоминание о связи его любимой, вдохновенной и взбалмошнойНинки с этим «представителем пролетариата».

Естественно, все штабные уже знали, что их план не принят,отправлен на доработку, однако еще не знали, что произошло ЧП, что комфронтавозразил Верховному главнокомандующему. Узнав, обмякли. Никита внимательнооглядывал боевых сподвижников. Все забздели, кроме, кажется, Пашки Ротмистрова.Что происходит с людьми? На фронте не гнутся под снарядами, а здесь дрожат оттележного скрипа. Перед чужими – орлы, а перед своими – кролики. Что за мракзапятнал сознание русских? Какая-то страшная идея позора, связанного с этимиздевательством, может быть, затаенный в каждом ужас перед пытками?

Пятеро мужчин оплывали перед ним, как толстые восковыесвечи. Один только Павел Ротмистров, командующий Пятой гвардейской танковойармией, спокойно пощипывал усики, протирал интеллигентские очки и даже,кажется, слегка улыбался. Он первый поддержал идею Никиты о рассредоточенииудара и отступать вроде бы не собирался.

Стройло вдруг отошел к окну, вынул портсигар:

– Никита, давай чуток подымим?

Болван, несмотря ни на что, все-таки старался подчеркнуть,что между ним и комфронта существуют какие-то особые отношения. Как будто незнает, что я не перестаю требовать, чтобы его от нас отозвали. Не засоглядатайство, конечно, а за бездарность. Соглядатаи у нас, как всегда, впочете, только вот бездарности пока что – очевидно, на время войны – не совсемв ход у. Стройло дубовое, подумал вдруг генерал-полковник совсем по-школярски,воображает, видать, что мы сейчас с ним отойдем к окну, как два самых близких вэтой компании человека, облеченных доверием партии, командующий и начальникполитуправления.

– С какой это стати я с вами пойду дымить? – спросил онс нескрываемой враждебностью и высокомерием. – Подымите там один, СеменСавельевич.

И он развернул перед своим штабом карты и закрыл ладоньюпроклятый коридор, в котором должны были сложить головы его солдаты, примернотридцать процентов личного состава.

Когда его снова пригласили в святая святых, Сталин грубоватоспросил:

– Ну что, подумал, генерал?

– Так точно, товарищ Сталин, – весело и четкоотрапортовал Никита.

Все вокруг заулыбались, особенно члены Политбюро. Ну вот,поупрямился немного парень, а теперь понял, что был не прав. Логика партии и еевождя непобедима. Даже Жуков размочил малость свой тонкий губешник, подумав:«Струхнул, говнюк».

– Значит, наносим один сокрушительный удар? – Сталинповел через коридор чубуком трубки. Интонация была все-таки вопросительная.

– Два удара все-таки предпочтительнее, товарищСталин, – тем же веселым тоном любимого ученика ответил Градов; вроде какбы к стратегическому фехтованию приглашал любимого учителя.

Ошеломленное собрание опять замкнулось в непроницаемыхминах. Сталин две-три минуты стоял в задумчивости над полевой картой. Никита небыл вполне уверен, что вождь там видел все, что надо было увидеть.

– Уходите, Градов, – замогильным страшным голосом вдругсказал Сталин. Потом, словно опомнившись, поднял голову, посмотрел напобледневшего молодого генерала и, уже с простым раздражением, отослал егожестом здоровой руки: – Идите, еще подумайте! Не надо упорствовать!

Никита опять скатал свое имущество и отправился в комнатупод купидоном, которую он уже окрестил в уме предбанником. За ним вышли Молотови Маленков. Последний, евнуховидный молодой мужик, тут же насел на него: