В паузе вокруг запыхавшейся Вероники собралось блестящееразноплеменное общество, один был даже в чалме, генерал из жемчужины Британскойимперии, Индии. Вот уж, насамделе, звездный час! Воображала ли она когда-нибудьв бараке, особенно однажды, когда три курвы таскали ее за волосы – я ей сикельвыжру, суке! Спас Шевчук. Ногами расшвырял вцепившихся оторв. Повел в медчасть.На обратном пути трахнул в снегу за кипятилкой. Воображала ли она тогда, чтобудет вот так сыпать направо и налево английскими фразами, и даже свой школьныйфранцузский припомнит, а все вокруг, настоящие джентльмены, будут ловить этифразы и восхищенно им внимать? Беспокоило немного присутствие на перифериимолодого советского генерала с загадочно знакомой, кавказской внешностью. Он,кажется, мало понимал по-английски, но зато был весьма чуток к русскому. Авпрочем, пошли бы они подальше, все эти «чуткие»: все изменилось, война всестарое переломала, Россия теперь двинется к демократии! Вот как странно можетпереломаться народное горькое выражение «кому война, а кому мать родна!».

– Скажите, джентльмены, – по-светски обратиласьВероника к присутствующим, – это правда, что в Германии запретилиперманентную завивку?

Присутствующие переглянулись и засмеялись.

– Откуда вы это взяли, Вероника? – спросил Тэлавер.

Вероника пожала плечами:

– Мне муж сказал. Он где-то вычитал.

– Значит, маршал Градов интересуется не толькотанками? – ловко тут вставил какой-то англичанин.

Тэлавер положил ему руку на плечо:

– Между прочим, друзья, вопрос вполне серьезный. Я недавнобыл в Стокгольме и читал нацистские газеты. Вот как обстоит дело. Послепоражения под Куpском и высадки наших войск в Сицилии в Германии, как известно,была объявлена «тотальная война». В рамках этой кампании по всему рейху насамом деле – Вероника права – были запрещены приборы для завивки. Все для фронта,так сказать, все для победы, экономия электричества! Тут, однако, вмешалисьнекоторые романтические обстоятельства. Киноактриса Ева Браун, по слухам,близкий друг фюрера, обратилась к нему с просьбой не лишать арийских женщин ихизлюбленных машин, из-под которых они выходят еще большими патриотками. Фюреркак романтический мужчина – вспомните эти снимки в пальто с поднятымворотником, – конечно, не устоял перед этой просьбой. Перманенты быливозвращены с одной оговоркой: категорически запрещалась починка завивочныхмашин!

– Какая грустная история, – неожиданно сказал индус.

– А как в России делают перманент? – спросил Жан-Поль уВероники.

– Вопрос не ко мне, мон шер, – бойко ответилаона. – Мои сами вьются. Волны Амура. Не знаю, почему они не вьются у порядочныхлюдей?

Я погибаю, подумал Тэлавер, я просто погибаю в ееприсутствии.

– Ну что ж, – вздохнула она. – Пора возвращаться врасположение Резервного фронта.

Тэлавер повел ее обратно к маршальской части стола.

– Вы мне дадите, Вероника, хотя бы один, хотя бы самыймаленький шанс вас снова увидеть? – тихо и серьезно спросил он.

Она посмотрела на него уже без светского лукавства и тожепонизила голос:

– Я живу на улице Горького наискосок от Центральноготелеграфа, но... но в гости вас, как вы, надеюсь, понимаете, не приглашаю.

Ему захотелось тут же нырнуть в словари, чтобы отыскать тамслово «наискосок».

После окончания банкета уже на лестнице маршала Градова ссупругой догнал стройный генерал-майор кавказской наружности.

– Никита Борисович! Вероника Александровна! Я весь вечерверчусь перед вами, надеюсь, что узнаете, а вы не узнаете!

– Кто же вы, генерал? – холодно спросил Никита.Вероника мельком глянула на него, сообразив, что маршал крайне удивленколоссальным нарушением неписаной субординации: какой-то генерал-майоришканапрямую, да еще по имени-отчеству, обращается к нему, человеку из первойдюжины.

– Да я же Нугзар Ламадзе, а моя мама Ламара и ваша мама Мэри– родные сестры!

Никита сразу переменился.

– Кузен! – вскричал он, охватил Нугзара за плечи,потряс. Глянул на погонные значки. – Ты, значит, в танковых войсках?

Нугзар хохотал, счастливый:

– Да нет, Никита, это просто небольшая маскировка, ну,понимаешь, для союзников! Я вообще-то в органах, но... – он добавил гордо:– Но в том же чине.

Никита снова переменился, сощурился презрительно:

– Ага, вот по какому пути ты пошел...

Нугзар замахал руками:

– Нет, нет, Никита, не думай, я не из этих... – понизилголос, сыграл глазами, – не из ежовцев... Просто, ну ты ж понимаешь, такжизнь сложилась...

– Какого же черта, Нугзар, ты в органах гниешь, когда такиесобытия происходят? – строго сказал Никита, как будто он только и делал,что думал о судьбе Нугзара, который «в органах гниет». – Твое место нафронте! Ну, иди хотя бы ко мне, на Резервный! Хоть бы даже и по вашей части, авсе-таки на фронте! Захочешь, танки дам, поведешь в атаку! Ну, хочешь ко мненачполитом?

– Позволь, позволь, Никита, да ведь у тебя там, кажется, вкомиссарах Стройло Семен?

– А на кой мне хер это говно?! – вскричалНикита. – Кого вы мне посылаете, в действующую армию?! Я такие мешки сговном еще в тридцатом году от себя откидывал!

– А мы тут при чем, Никита-батоно? Это его ПУР к тебенаправил, а не мы, – мягко, улыбчиво, почти открыто предлагая не веритьего словам, заговорил Нугзар.

– Ладно, ладно, – прервал его Никита. – Знаю я,кто такой Стройло. Я не против органов, а против отдельных «органистов». Тех,что хуево играют!

– Когда это вы стали таким матерщинником, маршал? –улыбнулась Вероника.

Нугзар сиял, доверительно пожимал кузену локоть. Ему явнопонравилось политически правильное замечание маршала об органах.

– Подумай над моим предложением, Нугзар, – сказал напрощанье Никита и повел жену дальше, вниз по исторической лестнице. Нугзарсопровождал их до исторических дверей.

– Ну, вы вообще заходите, Нугзар, – сказалаВероника. – Пока на Резервный фронт не уехали, забегайте по дороге изорганов. Мы живем...

– Я знаю, – скромно сказал Нугзар.

– Откуда?! – вскричала Вероника с совершеннотеатральным изумлением.

– Иногда знаешь больше, чем хочешь знать, – развелруками Нугзар.