обезьян, увеличилась за счет культурных практик, которые наделяют представителей вида важными для выживания знаниями и навыками. И это тоже подкрепляется данными генетики. Если у человека гены вакуолярного белка, устраняющего опасные токсины, которые постепенно накапливаются в клетках, играют жизненно важную роль, то для других животных, например мышей, эти гены менее значимы, а потому последствия мутаций не настолько ощутимы. Значимость этих генов у человека существенно повысилась в связи с недавним увеличением продолжительности жизни, поскольку теперь токсины, накапливаясь в течение долгого времени, несли бы летальную угрозу, если бы гены вакуолярного белка не обеспечивали их выведение{1014}. Таким образом, культурные процессы придали генам-«уборщикам» такую значимость, при которой любая их мутация может оказаться смертоносной.

Генно-культурное взаимодействие может также сыграть роль в человеческой эволюции, когда языковые и культурные различия отражаются на характере циркуляции генов между человеческими популяциями. Например, в патрилокальных сообществах молодые супруги живут с родителями мужа, а в жены принято брать девушку из другой общины, тогда как в матрилокальном сообществе всё с точностью до наоборот. Эти различия между сообществами отражаются на распространении генов, поскольку генетические варианты (например, митохондриальная ДНК), носителями которых являются женщины, будут перетекать в патрилокальные сообщества из соседних. Так происходит, в частности, у проживающих на юге Ирана гиляков и мазандеранцев{1015}. В матрилокальные же сообщества перетекают генетические варианты от носителей-мужчин, такие как Y-хромосомы, – подобное явление наблюдалось в Полинезии{1016}. Другие примеры косвенного воздействия культурных факторов на генетические вариации у человека связаны с особенностями социального устройства{1017}. Как показало недавнее исследование, различия в социальной структуре и культурных обычаях у индейцев Южной Америки могут в значительной степени сказываться на темпах их биологической эволюции: так, у индейцев шаванте темпы ее намного выше, чем у каяпо, принадлежащих к той же семье народов{1018}.

Существует распространенное заблуждение, что при современном уровне гигиены, медицины и контроля рождаемости естественный отбор уже не действует на человеческие популяции. В действительности же естественный отбор нескончаем, и прекратится он, только если будет достигнуто полное равенство в репродуктивном успехе, а это крайне маловероятно{1019}. Даже в современном обществе достаточно свидетельств того, что эволюция человека продолжается. Например, по крайней мере в некоторых популяциях в ходе отбора предпочтение получает более ранний – как для отца, так и для матери – возраст рождения первенца. При этом есть данные и об отборе в пользу более позднего возраста рождения последнего ребенка и более позднего наступления менопаузы у женщин{1020}. Как утверждают биолог-эволюционист из Йельского университета Стивен Стернз и его коллеги{1021}, особенно отчетливо важная роль культуры в формировании селективной среды проявляется на контрасте между развитыми и развивающимися странами: «В развитых странах вариации в репродуктивном успехе в течение срока жизни зависят скорее от показателей фертильности (способности производить потомство), чем смертности. В развивающихся же странах на отбор больше влияют вариации в смертности, особенно детской, связанной с инфекционными заболеваниями и неполноценным питанием детей»{1022}.

Исследования, на которые я ссылаюсь, лишь малая толика обширного массива информации, поступающей из многочисленных научных областей и демонстрирующей, что гены и культура действительно могут коэволюционировать и что эта возможность действительно реализуется. Теоретические модели, в которых анализируются такие явления, как право- и леворукость, половой отбор и переносимость лактозы, иллюстрируют коэволюционные механизмы, а данные генетики, антропологии и археологии подтверждают, что такая обратная связь не просто гипотетическая вероятность, а подлинный факт эволюции. Развитие серповидноклеточной анемии у народов ква показывает, как и бесчисленное множество других примеров, что генетические и культурные изменения могут совпадать по времени, а анализ генома человека дает все основания говорить о широком распространении генно-культурного взаимодействия.

Знаменитый гарвардский энтомолог Эдвард Уилсон, один из основоположников «социобиологии»{1023} – современного подхода к исследованию поведения животных, однажды высказал нетривиальную мысль, что «гены держат культуру на поводке»{1024}. Он имел в виду, что поведение и усвоение культурного знания определяются генетическими наклонностями. Доля истины в этом утверждении есть: например, употреблять определенные продукты с большей вероятностью будут обладатели генетических вариантов, позволяющих организму переваривать и усваивать данную еду. Однако из-за неоднозначности формулировки ее истолковали так, будто биология должна сдерживать культуру, чтобы человек не утратил адаптивности{1025}. Отстоять такую трактовку было бы затруднительно, независимо от того, что на самом деле подразумевал Эдвард Уилсон. Человеческой культуре, как и всем составляющим человеческого развития и поведения, свойственны гибкость, открытость и способность порождать новое в огромных масштабах, в том числе новые обстоятельства, которые приводят в действие отбор по нашим генам. Эдвард Уилсон попросту не уточнил, что генно-культурный поводок натягивается с обеих сторон. Человеческое поведение, культура и технологии до определенной степени формируются генами, но и архитектура человеческого генома испытывает не менее основательное воздействие со стороны культуры, как доказывают приводившиеся выше данные генетики.

Культурное знание, проявляющееся в человеческом поведении, воплощающееся в орудиях и технологии, широко отражено в мощнейшей способности нашего вида модифицировать свои жизненные условия{1026}. Наши предки не просто эволюционировали, приспосабливаясь к окружающему миру, они его формировали. Ландшафт эволюции человека складывался не до нас, мы выстраивали его сами. Это мы сконструировали свою нишу. Хотя конструированием ниш занимаются все живые существа{1027}, способность нашего вида контролировать, упорядочивать и трансформировать среду беспрецедентно велика, в первую очередь благодаря нашей необычайной способности к созданию культуры. Эта способность к регуляции среды могла «нарасти» в ходе неудержимого движения по типу снежного кома, о чем я не раз уже говорил{1028}. Результаты аналитических исследований указывают на коэволюционную динамику такого рода, которая позволяет культурным процессам стремительно распространяться за счет ими же вызываемого отбора{1029}. То, что человек, как наиболее ориентированный на культуру вид, обладает самой выдающейся способностью к конструированию ниш, возможно, не случайность. Не исключено, что способность к конструированию ниш усиливалась в нашей ветви благодаря автокаталитическому характеру процесса и его неудержимости, точно так же, как увеличивались благодаря им размеры мозга, эффективность подражания и сложность коммуникации.

Конструирование культурных ниш привело не только к отбору, определяющему наш внешний вид, цвет кожи, подверженность болезням и способность переваривать разные виды пищи, оно преобразовало и наш разум, особым образом адаптировав наши когнитивные способности к культурной жизни{1030}. Множество генов, недавно подвергавшихся отбору, экспрессируются в человеческом мозге и нервной системе, и в их числе немало отвечающих за научение, сотрудничество и язык{1031}. Этими данными генетики подкрепляются изложенные в предыдущих главах сведения из области сравнительной анатомии нервной системы, из которых следует, что эволюция человека сопровождалась увеличением областей мозга, связанных с новаторством, подражанием, использованием орудий и языком{1032}.

В предыдущих главах приводились документальные свидетельства того, что социальное научение широко распространено у животных и у некоторых видов наблюдаются относительно устойчивые поведенческие традиции. Я бы очень удивился, если бы такие традиции не вызвали всплесков генно-культурной коэволюции и у других животных помимо человека. И действительно, у нас есть указания на то, что это именно так. И охотящиеся с помощью морских губок дельфины, и пользующиеся орудиями новокаледонские вороны получают возможность благодаря своим новаторским навыкам, предположительно передающимся социальным путем, осваивать пищу иного сорта, отличную от того, чем питаются другие дельфины и вороны{1033}. Аналогичным образом культурная диверсификация повлекла за собой генетическую дифференциацию у косаток и кашалотов{1034}. Насколько распространена генно-культурная коэволюция за пределами подсемейства гоминин, окончательно не установлено, и ее воздействие может оказаться очень существенным. Намного больше ясности в этом вопросе у нашего собственного вида, у которого генно-культурная коэволюция, возможно, представляет собой господствующую разновидность эволюции. Теоретические модели стабильно демонстрируют, что генно-культурная динамика обычно быстрее, сильнее, чем обычная эволюционная, и охватывает более широкий спектр условий. Модифицируя давление и увеличивая интенсивность отбора, культурные процессы могут ускорять эволюцию. Да, в других обстоятельствах, предлагая альтернативный способ преодолевать экологические и социальные проблемы (например), культурные процессы могут в принципе устранить необходимость эволюционного отклика. Однако, судя по имеющимся данным, в среднем культурная деятельность человека ускоряет темпы биологической эволюции, и, вероятно, значительно. Как догадывался Аллан Уилсон еще несколько десятилетий назад, эволюцию когнитивных способностей в нашей ветви ускорил автокаталитический процесс. Наша могучая культура