Пройти в нее можно было по узкой, зажатой между гор дороге, которая затем тянулась вдоль озера, а выход из долины прикрывал большой холм. На нем-то Ганнибал и устроил свой лагерь, а ночью стал расставлять армию для битвы. В лагере осталась только ливийская и иберийская пехота (около четырех и шести тысяч соответственно), балеарских пращников (около двух тысяч) и копейщиков (около восьми тысяч) он поставил также у выхода из ущелья, но ближе к озеру, с правой стороны от дороги, а кельтов (около двадцати пяти тысяч) и конницу (около десяти тысяч) расположил в отрогах гор, идущих вдоль озера, так что их правый фланг прикрывал вход в ущелье.

Утром 21 июня римская армия, всего около тридцати тысяч пехоты и трех тысяч конницы (Аппиан, Ганнибал, 8), не выслав разведки, начала втягиваться в долину. День был ненастный, с утра над озером повис густой туман, дававший лишнее преимущество карфагенянам, снизив и без того малую вероятность обнаружения их засад.

Римляне заметили противника только в тот момент, когда голова их колонны буквально натолкнулась на стоявших в боевом порядке пунийцев, перекрывших выход из долины. Сразу же за этим последовала команда Ганнибала атаковать всему войску. Ловушка захлопнулась. Римляне оказались под ударом с фронта, фланга и тыла. Туман мешал правильно оценить обстановку, и многие легионеры погибли, не успев ни толком построиться, ни даже изготовить оружие. Командиры, и в первую очередь сам Фламиний, пытались восстановить порядок, и Ливий пересказывает красивые слова, якобы произнесенные тогда консулом: «Мы спасемся не молитвами и обетами, а доблестью и силой. Пробьемся мечом через вражеские ряды: чем меньше страха, тем меньше опасности» (Ливий, XXII, 5, 2), однако все было напрасно, в рядах римской армии царил хаос: «Люди оборачивались на стоны раненых, на крики схватившихся врукопашную, на смешанный гул голосов, грозных и испуганных. Одни, убегая, наталкивались на сражающихся и присоединялись к ним; других, возвращавшихся на поле боя, увлекала за собой толпа бегущих. А бежать было некуда; справа и слева горы и озеро, спереди и сзади вражеский строй – вся надежда на себя и на свой меч. Каждый стал себе вождем и советчиком; …дрались, где кто оказался по воле случая или по собственному выбору – впереди или сзади, – и так были захвачены боем, что никто и не почувствовал землетрясения, которое сильно разрушило италийские города, изменило течение быстрых рек, погнало в них море, обрушило и сокрушило горы» (Ливий, XXII, 5, 4–8; о землетрясении упоминают также Плиний Старший и Цицерон).

Несмотря на практически безвыходное положение, римляне продолжали отчаянно сопротивляться и держались почти три часа. Фламиний сражался наравне со всеми, подавая пример своим воинам. Один из инсубрских всадников, Дукарий, ранее видевший консула, теперь узнал его в лицо и, горя желанием отомстить за нанесенное им за несколько лет до этого поражение, ринулся на Фламиния. Зарубив попытавшегося было остановить его консульского оруженосца, он добрался до Фламиния и пронзил его копьем.

После этого сопротивление прекратилось и римляне пытались найти спасение в бегстве. Из них немногим удалось выжить или избежать плена. Те, кто бросался в озеро и пытался плыть, тонули под тяжестью доспехов, другие останавливались, когда вода доходила им до горла, и гибли под мечами подъезжавших к ним пунийских всадников. Скрыться в окружающих горах тоже оказалось невозможно: их склоны были слишком круты, а в низинах были враги. Спастись из котла удалось части авангарда, насчитывавшей меньше шести тысяч человек. Они смогли прорваться вперед и, не зная из-за тумана общий характер битвы, остановились на вершине одного из холмов, чтобы подождать ее итога. Когда же масштабы разгрома стали ясны, они попытались уйти, но на следующий день были настигнуты у одной из деревень пунийской конницей во главе с Магарбалом, которой, не имея возможности сопротивляться, сдались под гарантии сохранения жизни.

У карфагенян погибло, по данным Ливия, две с половиной тысячи человек (Ливий, XXII, 7, 3), Орозий говорит о двух тысячах (Орозий, IV, 15, 5), Полибий называет цифру в полторы тысячи человек (Полибий, III, 85, 5), что, вероятно, предпочтительнее, учитывая, что Ливий в данном случае ориентировался на труды современника событий Фабия Пиктора, симпатизировавшего римлянам. О потерях римлян сохранились противоречивые сведения, все вместе свидетельствующие об одном: эти потери были огромны, даже если брать в расчет только минимальные оценки. У Полибия говорится о пятнадцати тысячах пленных и таком же количестве убитых (Полибий, III, 84, 7, 85, 1), Ливий тоже называет цифру в пятнадцать тысяч убитых и десять тысяч спасшихся (Ливий, XXII, 7, 2). Евтропий (III, 9) и Орозий (IV, 15, 5) приводят данные о двадцати пяти тысячах убитых, шести тысячах пленных и десяти тысячах спасшихся.

В отношении пленных Ганнибал поступил так же, как и в предыдущих случаях: римских граждан взял под стражу, включая и тех, что сдались Магарбалу, заявив, что тот не имел права давать какие-либо гарантии; латинские союзники были отпущены без выкупа. Тела павших карфагенян были погребены, пытались найти и останки Фламиния, но безуспешно (Ливий, XXII, 7, 5).

* * *

Битва при Тразименском озере вошла в большинство исследований и учебников по военной истории, став классическим примером успешного применения засады в таких масштабах. В качестве тактика Ганнибал вновь оказался на голову выше своего противника; парадоксально, но, как и в случае битвы при Требии, пунийский полководец продемонстрировал лучшее знание местности и умение приспосабливаться к ее особенностям, чем римляне, для которых эти земли были родными. Возможно, именно то, что римская армия действовала в пределах собственной страны, стало дополнительным фактором, способствовавшим ее поражению, так как полное отсутствие разведки могло быть вызвано беспечностью людей, находящихся у себя дома.

Когда вести о трагическом итоге последней битвы дошли до Рима, жители города стали в панике сбегаться на форум для получения официального подтверждения или опровержения. Скрывать истину, как в свое время попытался сделать Публий Корнелий Сципион в отношении сражения при Требии, было бессмысленно – поражение оказалось слишком страшным. На трибуну взошел претор Марк Помпоний и коротко объявил: «Мы побеждены в большом сражении!» (Полибий, III, 85, 8; Ливий, XXII, 7, 8). Ничего конкретного он больше не сказал, и город оказался во власти слухов, как водится, еще сильнее преувеличивавших ужас случившегося.

Сенат, впрочем, не отступил от своих обязанностей и в течение нескольких суток обсуждал сложившееся положение и способы выхода из него. Ливий ставит это в заслугу преторам, которые просто не выпускали сенаторов из их здания, участвуя во всех совещаниях (Ливий, XXII, 7, 14).

На третий день после известия о тразименской катастрофе пришли новости еще об одном поражении. Консул Гней Сервилий, чья армия располагалась у Аримина, узнав о проникновении пунийцев в Этрурию, решил пойти на соединение с силами Гая Фламиния. Однако вести в поход сразу всю армию показалось ему невозможным, «потому что войско его было слишком тяжело» (Полибий, III, 3). Почему одна консульская армия могла быть значительно «тяжелее» другой, понять невозможно, и очень может быть, что это только отговорка, придуманная Сервилием в оправдание своей явно не своевременной задержки с подмогой коллеге-сопернику. Все, что он отправил Фламинию, – это четырехтысячный конный отряд во главе с пропретором Гаем Центением. Ганнибалу стало известно об этом вскоре после сражения (эффективность пунийской разведки вызывает настоящее восхищение), и он выслал на перехват конницу и копейщиков во главе с Магарбалом. Удача и здесь сопутствовала пунийцам, которые (хотя в источниках об этом не говорится) вновь могли воспользоваться засадой, поскольку заранее узнали о приближении врага. В первом же столкновении погибла почти половина отряда Центения, уцелевшие всадники пытались спастись, заняв оборону на каком-то холме, но, не имея возможности продержаться хоть сколько-нибудь долгое время, сдались в плен уже на следующий день (Полибий, III, 86, 1–6; Ливий, XXII, 8, 1).