Она открылась как будто сама по себе – распахнулась, и все,и за ней не было света, только черный квадрат, как на картине КазимираМалевича, которую Дунька решительно не понимала.

Ну, квадрат и квадрат. Ну, черный.

Можно нарисовать еще желтый круг и малиновый треугольник инабрехать, что круг – символ рая, а треугольник – ада. Можно набрехать, чтонаоборот. Но в любом случае эти творения будут вполне соответствовать творениюбессмертного Казимира.

– Вадим? – позвала Дунька и шагнула в квартиру. – Вадим?! Тыгде? Ты дома или нет?!

Свет в прихожей почему-то не зажегся, наверняка перегорелвыключатель. Почему-то у них в прихожей всегда перегорал именно выключатель, ане лампочка, и отец, починяя его, все время бушевал, что «такая хреноваяпроводка доведет когда-нибудь до пожара!».

В эту секунду Дунька остро пожалела о том, что сразу непоехала к родителям. Надо было. Или к Лизе. Нет, лучше к родителям – там отец,и за его спину в случае чего можно в любую минуту спрятаться и радоваться тому,что она такая широкая и надежная, отцовская спина!

– Вадим? Почему у нас света нет?

Она скинула башмаки и пошла в сторону кухни, чтобы зажечьсвет в смежном коридоре. Какая-то коробка, невидимая в темноте, попалась ей подноги, и она чуть не упала, и сильно ушибла палец, и, кажется, порвалаединственные оставшиеся колготки – в чем она завтра станет поражать воображениесвоего нового зеленоглазого шефа?!

– Черт! Что тут такое?!

Шаря рукой по стене, она добралась до выключателя, нажала, исильный белый свет залил ее дом.

Вернее, то, что раньше было ее домом.

Кругом валялись вывороченные и испорченные вещи – целые горыи курганы вещей, какой-то пух летал над полом, ленты поролона лезли из-поддверей.

Дуньке стало нечем дышать.

Туфли. Полушубок из белой норки, который она обожала,подаренный ей Лизой в прошлом году на день рождения. Сумки. Белье. Книги.

Целым не осталось ничего. Совсем ничего.

– Боже мой, – услышала она тоненький голосок и поняла, чтоэто ее собственный жалкий писк. – Боже мой!..

Переступая через то, что еще утром было ее миром, всхлипываяи давясь, она добралась до кухни, где в полной темноте тоже угадывался разор иразрушения. Ей срочно нужно выпить воды. Очень холодной воды, хотя бы глоток.

За ней, в разгромленном коридоре был свет, а впереди тьма,и, когда свет погас, она ничего не поняла – ей показалось, что тьма из кухнипрыгнула и поглотила свет.

В темноте за ее спиной что-то произошло, она это точнознала, как знала и то, что жизнь ее кончилась.

Прямо здесь, прямо в эту секунду. Оказывается, секунда – этоочень много.

В нее укладывается все – последние звуки капающей воды. Стукпришедшего лифта. Грохот крови в ушах. Сожаление о том, что все так быстрокончилось. Горе от того, что родителям будет трудно это пережить. Особенноотцу, он очень ее любит. То есть любил.

Волосы шевельнулись на затылке, и в последнюю секунду онаприкрыла глаза – страшно умирать с открытыми.

Потом удар, мгновенная боль, вытеснившая все остальное, ивсе.

Очень быстро. Секунда – это так мало.

Белоключевский пару раз оглянулся, и Лиза спросиланедовольно:

– Ты что? – Он мешал ей читать взятые из офиса бумаги.

– Машина.

– С машиной проблемы?

– С моей нет, – отрезал Белоключевский. Как только ониуехали из офиса, он странным образом изменился. Стал таким, каким был утром иднем – решительным и компетентным. – Но вон тот автомобиль я, кажется, сегодняуже видел.

– Дим, все машины похожи друг на друга, как счастливыесемьи, согласно графу Льву Толстому.

– На стоянке, – пробормотал Белоключевский. – Возле галереитвоей свекрови.

– Она не моя свекровь!

– Ну, значит, свекрови твоей сестры. Как все это сложно,черт побери!

– Что сложно?

– Все эти ваши родственные связи! Лиза сбоку посмотрела нанего.

«Вот пойди пойми, о чем он говорит? Какие связи? При чем тутсвекровь?»

– А может, Фиона приезжала к Вадиму?

– Это обычная практика? – спросил Белоключевский. – Оначасто навещает своего сына и его жену?

Лиза пожала плечами. Фиона решительно ни при чем, Лиза былав этом уверена, зато бумаг за день накопилось много. Ей очень хотелосьпросмотреть их по дороге.

Еще ей хотелось есть и спать и не хотелось, чтобы приезжалГромов.

При Громове ей ни за что не удастся повторить то, что былосегодня ночью. Кто там кого соблазнил?

И как оно вообще вышло – все это соблазнение?! Онапереложила листы в папке и опять углубилась в чтение.

– Хватит, – приказал Белоключевский. – Заканчивай.

– Что?

– Читать.

– Почему? – не поняла Лиза.

– Потому что я не дам тебе читать в машине, – отрезал он.

Лиза опять на него посмотрела. Он решительно выключиллампочку над щитком, бросил взгляд на попутчицу, а потом перевел его на дорогу.

– Убирай свои бумаги. Дома будешь читать.

«Он хочет со мной поговорить. Он хочет поговорить, и емугрустно, что всю дорогу я буду читать и не скажу ни слова. Ему нужно, чтобы ябыла рядом, именно я, а не моя физическая оболочка с бумагами в руках.

Господи, как здорово, что ему нужна я! И он даже не хочет,чтобы я читала, потому что я должна быть с ним все время».

Лиза с удовольствием закрыла папку и сунула ее на заднеесиденье. И повернулась к нему.

Сейчас она у него спросит, а он скажет, что она ему нужна.Как просто.

– Дим, почему тебе не нравится, что я читаю?

– Да мне все равно, – ответил Белоключевский с досадой. –Мне просто свет мешает, когда он в салоне горит. Дороги не видно. И еще снегидет!

– Тебе мешает свет?!

– Ну да. А что тут такого?

– Ничего, – запнувшись, сказала она и отвернулась к окну. –Ничего.

Ему мешает свет. Он вовсе не собирался с ней разговаривать.Он ничего такого важного не имел в виду. Только свет. Ему нужно было погаситьлампочку.

Все дело в лампочке, а не в ней.