Она долго возилась с ключами – была у них с Дунькой такаяособенность, никогда у них не получалось найти ключи сразу! – и едва ихотыскала. Белоключевский отобрал их и сам открыл.

В доме было тепло и тихо. Пахло хорошо и уютно. Лиза оченьлюбила, когда в доме хорошо пахнет, и везде расставляла маленькие открытыепакетики со всякими сушеными листьями. Иногда насыпала в плоскую расписнуютарелку молотый кофе и тоже оставляла – для запаха.

Почувствовав себя дома, Лиза моментально приободрилась.Как-то сразу все стало на свои места.

– Хочешь есть? У меня есть мясо, сейчас я быстренько егопожарю, а ты пока можешь покурить или посмотреть новости. Вдруг опятькакой-нибудь грузовик перевернулся, и ты из этого сделаешь какие-нибудьсногсшибательные выводы!..

Она торопливо сбросила ботинки и сразу помчалась на кухню истала там шуровать: включила чайник, полезла в холодильник, стянула с пальцевкольца и побросала их в пепельницу, чтобы не мешали.

Белоключевский вышел на кухню, приблизился к ней сзади иобнял. Она замерла. Его ладони оказались у нее на груди – не гладили, а будтоподрагивали, то ли от напряжения, то ли от нежности.

– Дима?..

– Не надо ничего готовить, если ты готовишь для меня. Ясейчас уйду и вернусь, только когда… все улажу.

Она перехватила его руки – невозможно выносить, что онилежат у нее на груди, что-то надо с ними сделать, раз уж никак нельзянемедленно броситься в постель и там получить его, всего сразу, сильно,надолго. Лучше навсегда.

– Дима, я не хочу оставаться одна.

– Лиза, – прикрикнул он, – мы обо всем договорились. Да илинет?

– Да, – промямлила она.

– Вот и отлично.

– Ничего отличного.

– Лиза, ты не должна мне мешать, ты это понимаешь или неособенно?

– Понимаю, но это ничего не меняет.

– Меняет.

Он повернул ее к себе и поцеловал – сначала легко, потомсильнее, потом глубоко, а потом…

Они целовались как безумные, словно от того, как оницелуются, зависит их жизнь, и он тяжело и бурно дышал, и Лиза была счастлива,что заставила его дышать так тяжело и бурно. Он трогал ее плечи и руки, потомзалез под блузку и там тоже трогал все, что мог, и прижимал ее к себе, и укусилза ухо. Как будто в тумане она подумала, что такого с ней не было никогда –мужчины казались просто приятным дополнением к ее самостоятельной жизни, авышло, что это ничуть не приятно, а страшно, и даже болезненно, и непонятно,как справиться с собой, потому что сейчас ничего нельзя, и будет можно, толькокогда он «уладит свои дела»!

А если он не уладит и его убьют?! «Пусть тогда вместе сомной, – вдруг совершенно всерьез подумала она, вдыхая его запах – „Фаренгейта“,разогретой кожи, сигарет и какой-то автомобильной парфюмерии, витавшей в салонеего машины. – Если его не будет здесь, по эту сторону времени и пространства,как же я останусь одна?! Я не смогу. Мне станет неинтересно жить».

Она именно так и подумала, этим словом – неинтересно.

«С тобой мне так интересно, а с ними не очень.

Не очень. Не очень».

Она думала, а он безумствовал рядом с ней, и казалось,именно его безумие рождает эти ее мысли.

Потом он остановился.

Он оторвался от нее и моментально ушел в дальний угол кухнии застыл там и уставился на нее.

Она тоже уставилась на него.

– Что нам делать?

– Не знаю, – сказал он сердито.

– Почему не знаешь?

– Потому что не знаю. Мне… плохо.

– Мне тоже нехорошо, – призналась Лиза. Они помолчали.Белоключевский закурил.

– Димка, тебя не убьют?

– Нет, – сказал он злобно. – Как меня могут убить, чертпобери, если ты этого не переживешь?

– Откуда ты знаешь?

– Что знаю?

– Что я не переживу.

– У тебя на лице это написано, – буркнул он. Лиза потерлалицо руками, словно пытаясь стереть то, что там было написано.

Он наблюдал за ней и потом усмехнулся:

– Мы победим?

– Конечно.

Это был очень глупый и бессмысленный разговор, бессмысленнейне придумаешь, но они разговаривали так, будто от этого зависела их жизнь.

Или на самом деле зависела?

– Я пошел.

– Иди.

Из разных углов кухни они посмотрели друг на друга.

– Только не подходи ко мне, – попросил Белоключевский.

– И не подумаю, – пообещала Лиза.

Артем Хасанов дождался лифта и только вознамерился былопоместиться в него вместе со всеми своими сегодняшними покупками, которыхоказалось много – он заезжал в супермаркет купить все необходимое для того,чтобы отпраздновать первый рабочий день, – когда с улицы ввалился сосед стретьего этажа со своим бобтейлом.

Артем ничего не имел против бобтейлов как таковых, но у негобыла сильная аллергия на шерсть, и, поулыбавшись соседу, он потащился полестнице. Сосед был стар и громогласен, кроме того, у него было такое красноеапоплексическое лицо, что «становилось за человека страшно» и лифт пришлосьуступить ему «из уважения».

Артем тащился – на седьмой этаж, черт возьми! – и неудобныйсупермаркетовский пакет, в котором болталась бутылка виски, все время бил его вколенку, и Хасанов то и дело перехватывал его. Ему не хотелось разбитьдрагоценную бутылку на подступах к дому!

Первый день на работе прошел исключительно успешно – покрайней мере ему хотелось так думать.

Утром, собираясь в свой новый офис, он трусил так, что дажегалстук не смог завязать – все выходила ерунда какая-то, – и галстук пришлосьотменить. Кто их знает, этих проклятых журналистов с их проклятыми штучками!Как-то они его встретят.

Ему давно хотелось приобрести журнал, и он его купил,отчасти, чтобы потешить самолюбие, отчасти потому, что журналистская работавсегда представлялась ему какой-то особенной и непохожей на все остальныеработы, и только купивши, он вдруг задумался о том, как именно станет им руководить.

Руководить журналистами он не умел.

Хасанов понимал, конечно, что скорее всего ими будетруководить главный редактор, а не он сам, но с первого дня следовало сделатьвид, что он тертый калач и никакими их штучками его не проймешь. Он так и сделал.