и батальонные каре и сорок пять кавалерийских эскадронов пришли в движение, поражая смелостью маневра, внезапными ударами в штыки, даже недруги чудаковатого генерал-аншефа не могли скрыть своего восторга.

Потешила тогда Александра Андреевича и необычная беседа Суворова с императрицей. Похвалив генерала за выучку солдат, Екатерина спросила, чем наградить его.

— Ничего не надо, матушка, — ответил Суворов, — наделяй уж тех, кто просит. Здесь, я вижу, и без меня, — повел острыми глазами на придворных, — попрошаек хватает.

— И все-таки, — настаивала царица, — я бы хотела отблагодарить.

— Если так, матушка, — согласился генерал, спаси и помилуй, вели отдать за квартиру моему хозяину. Замучил, не дает покоя, а заплатить нечем.

— И много же ты задолжал? — нахмурилась Екатерина.

— Много, матушка, три рубля с полтиною.

— Теперь вижу, прав был Румянцев, — сказала Екатерина, когда Суворов, вскочив на своего нетерпеливого дончака, поскакал следом за казацкими эскадронами. — Генерал пытается всех убедить, что он простачок, но кто же этому поверит...

Она, наверное, тоже вспомнила этот эпизод. Прищурив, по обыкновению, глаза, пытливо посмотрела на Александра Андреевича.

— Барон Гримм написал мне, что один его знакомый, вернувшись из Петербурга во Францию, назвал Россию колоссом на глиняных ногах. Что вы скажете на это, граф?

— Он прав, ваше величество, колосс, — ответил Безбородко. — Только я хотел бы уточнить: глина давно уже окрепла и превратилась в бронзу. К сожалению, не все догадываются об этом.

— Может, оно и лучше, — возразила Екатерина. — Не будем развеивать туман, поучимся у генерала Суворова. — Она встала. — Завтра утром сойдем на берег. Пора уже встречать нашего гостя — римского императора. Поедете со мной, граф.

III

На берегу императрицу уже ждал запряженный восьмериком рыдван. Утренний ветерок гнал по воде легкую зыбь, играл зелеными гарусными лентами на черных шляпах ямщиков, сидевших на козлах. Чистое высокое небо обещало погожий день, и Безбородко, который не совсем хорошо чувствовал себя на воде, страдая в непогоду морской болезнью, с облегчением ступил на твердую землю. Кроме него Екатерина взяла с собой в это степное путешествие графиню Браницкую, Дмитриева-Мамонова, который от тоски на галере снова пристрастился к бургундскому, принца де Линя и Людовика Кобенцля.

— Мы поедем без охраны, ваше величество? — спросил Безбородко, не увидев возле кареты ни одного лейб-гвардейца.

— Инкогнито так инкогнито, — ответила царица и, кинув мимолетный взгляд на австрийского посла, добавила тише: — Графу Фалькенштейну ни к чему императорские почести. Молодые кони быстрой рысью вынесли карету на гору и покатили по проселку, ведшему в глубь степи. Сначала ехали равниной, на которой лишь кое-где виднелись пологие курганы, но через несколько верст начали спускаться в овраг, огибая обрывистый буерак, заросший колючими, непролазными терновниками. Форейторы и ямщики нахлестывали коней, высокие колеса запрыгали по корням, которые тугими, кручеными жилами выпирали из земли.

— Погибельное место, — сказал, поглядывая в окошко, де Линь, — глухое разбойничье пристанище.

— Вы меня пугаете, Шарль, — обеспокоенно посмотрела на него Браницкая. — Неужели нас могут ограбить в этой степи?

— Если бы только, — разжигал ее страх де Линь. — Здесь можно и жизни лишиться.

Графиня побледнела.

— Маркиз шутит, — успокоил ее Безбородко. — Если здесь и есть разбойники, то они сидят на козлах. Скоро и душу вытрясут. — Он просунул в окошко голову, чтобы прикрикнуть на извозчиков, которые изо всех сил гнали разгоряченных коней по неровной дороге.

Но Екатерина остановила его:

— Оставьте, граф, мне нравится такая езда — не задремлешь. Как вы думаете, кем бы я стала, родившись мужчиной? — обратилась она к Шарлю де Линю.

— Законодателем, ваше величество, — выпалил маркиз.

— А вы что скажете, граф? — спросила у Кобенцля.

— Министром или генералом.

— Оба вы ошибаетесь, потому что не знаете моего горячего нрава, — возразила Екатерина. — Я на все решилась бы ради славы — и в чине поручика в первую же кампанию погибла бы в бою от вражеского штыка.

В карете наступила неловкая тишина. Даже остроумный де Линь в эту минуту не нашелся что ответить. Царица торжествующим взглядом окинула присутствующих, но от глаз Безбородко не укрылась и пренебрежительность в ее глазах. Как хорошо знал он эту волевую, хитрую, коварную и честолюбивую женщину! Она не слукавила сейчас: ради славы она в самом деле не брезговала ничем. Но не кидалась за нею стремглав, отнюдь нет! Умела, добиваясь цели, терпеливо выжидать, рассчитывать все до мелочей. Безбородко запомнил, будучи еще секретарем императрицы, с каким удовольствием она подписывала смертный приговор бунтовщику Пугачеву, хотя и старалась не выдавать своих чувств... Так было всегда. И только огоньки во вроде бы равнодушных, стеклянных глазах иногда отражали ее истинные страсти. Это правда, царица умела держаться в сложнейших ситуациях. И все-таки в ее горячих словах о красивой смерти на поле боя не было ни капли искренности. Бросаться под ружейный огонь, чтобы прославиться на миг, на час в глазах жалкой кучки людей?.. Нет, это не для Екатерины. Ее привлекала слава громкая и длительная. На гранитном постаменте под скульптурой Петра она велела высечь рядом с его именем и свое: не только для современников, но и для потомков. Жаждала вечности. Чтобы прослыть образованной императрицей, она приблизила к себе французских поэтов, философов. Надеялась завоевать бессмертие в их высоком слове. Вот о какой славе она мечтала! И ради достижения ее Екатерина ничего не жалела. Здесь ее щедрость, изобретательность поражали даже опытных царедворцев. Безбородко хорошо помнил, какая молва пошла в Европе после того, как Екатерина купила у Дидро, который еле сводил концы с концами, библиотеку за пятьдесят тысяч франков, разрешив философу пользоваться ею до конца жизни. Все газеты запестрели тогда ее именем. Российскую императрицу называли покровительницей искусств, «северной Минервой», «Семирамидой». Славословие льстило царице, тешило до растроганности. Она с восторгом читала и перечитывала корреспонденции о себе. Но в памяти гофмейстера запечатлелся и неудержимый гнев императрицы, когда граф Воронцов прислал из Англии несколько газет с едкими остротами по ее адресу. Екатерина в тот же вечер нервным тоном продиктовала срочную депешу послу. В ней были такие строчки: «Есть три способа укрощения пасквилянтов: первый — пригласить автора куда следует и хорошенько намылить ему шею, второй — подкупить, третий, — у него тогда даже рука вздрогнула, выводя пером последнее слово, — уничтожить!» Екатерина милостиво разрешила Воронцову прибегнуть к любому способу