«по собственному усмотрению и больше не волновать ее чувствительное сердце». Она, судя по всему, искренне считала себя чуткой и доброй.

Александру Андреевичу действительно кое-что было известно об императрице. Но и сам Шешковский не смог бы выведать даже раскаленным железом его потаенных мыслей о ней. Ревностно служил царице, в фундаменте славы, может быть и мнимой, лежали и его камни. Как должное, принимал из рук Екатерины орденские ленты, высокие титулы, поместья, крепостных, которым уже потерял счет. Владел землями и здесь, в Новороссии. Имел намерение пригласить австрийского императора в свое имение в Белозерке, чтобы таким образом отблагодарить его за титул графа Священной Римской империи. Но до этого приема на берегу Днепра еще было время. Александра Андреевича сейчас больше волновала предстоящая встреча царицы со своим гостем. Где она произойдет? Все степные дороги одинаковы. По какой из них поедет загадочный граф Фалькенштейн? Не разминутся ли они с его экипажем? Правда, в последний миг он узнал от Храповицкого (статс-секретарь шепнул утром под большим секретом), что князь препроводил от себя для этой поездки четверых местных извозчиков, которым знакомы не только все дороги и проселки, но и каждая тропинка, протоптанная, быть может, еще татарскими конями. Екатерина же никому и словом не обмолвилась. Равнодушно посматривала в оконце. Прикидывалась отчаянной путешественницей, которая наобум, без страха и сомнения выехала в безлюдную степь на поиски своего гостя.

Карета снова катилась равниной. Окоем расширился. Кони выбивали дробь на сухой земле. Узкие колеса приминали серебристый ковыль и седые кустики ракитника, рассекали свежевырытые кротовьи холмики.

— А мы не заблудимся? — нарушила молчание Браницкая.

— В степи? — вскинул брови де Линь. — Да здесь же на десять миль все вокруг видно.

— Горизонт, и больше ничего, — ответила графиня, которой было почему-то не по себе: степное безбрежье навевало на нее страх.

— А я вижу хуторок, — сказал Безбородко.

— Где? — приник лицом к оконцу Кобенцль.

— Вон, слева от дороги.

Даже Дмитриев-Мамонов, сидевший на диване с постным лицом, оживился.

— Может, заедем? — поднял умоляющие глаза на Екатерину. — Тошнит.

— Придется, — пожала она плечами.

Но как только их рыдван приблизился к саманной мазанке под камышом, с поветью для одного коня и глиняным очагом посреди двора, из-за реденького перелеска, видневшегося впереди, навстречу им вылетела четырехконная карета. Съехавшись, оба экипажа остановились. Бока и крупы коней были покрыты испариной.

Дверцы кареты открылись, и на землю соскочил среднего роста господин примерно сорока пяти лет в сером дорожном сюртуке и узких панталонах, заправленных в высокие шевровые сапоги. Когда императрица ступила на откидную подножку рыдвана, он уже стоял рядом.

— Разрешите, ваше величество, — протянул руку, помогая Екатерине сойти. — Граф Фалькенштейн просит проявить снисходительность к его нетерпеливости.

— Семь лет назад, когда мы встречались впервые, вы, кажется, были императором? — уколола его Екатерина.

— Для вас, государыня, остаюсь им и до сих пор. Но в этом путешествии, — подчеркнул, — только для вас.

— В таком случае извините, — лукаво прищурилась царида, — что встречаю монарха без надлежащего ритуала.

— Не беда, — ответил Иосиф, — зато все европейские политики сбиты теперь с панталыку. Никто не знает о нашем рандеву.

— В Херсоне же, наверное, заметили ваш отъезд? — выразила сомнение Екатерина.

— Как австрийского графа.

— Теперь вы увидели Новороссию. И как вам мое новое хозяйство? — кокетничая, коснулась своей излюбленной темы царица.

— Скажу откровенно, — признался Иосиф, — не думал, что вы так быстро начнете осваивать эти до недавних пор пустынные земли. Теперь я понимаю, почему обеспокоены на Босфоре.

— А что Константинополю волноваться! — с жаром ответила Екатерина. — Мы строим порты для торговых судов.

— Очевидно, турок раздражают корабли, заложенные на Херсонских верфях, — намекнул император.

— Чем же нам защищаться от очаковских бастионов и кораблей Гасана-паши? — посмотрела на него Екатерина.

Иосиф промолчал. Приближался Людовик Кобенцль, чтобы поприветствовать своего суверена.

К Безбородко, разминая затекшие ноги, подошел Потемкин, прибывший с австрийским императором.

— А где походная кухня императрицы? — спросил он шепотом.

— Осталась на берегу, — вздохнул Александр Андреевич. — Кто же знал, что так далеко заедем? И вы ничего не прихватили?

— К сожалению, — развел руками князь. — Император спешил, даже лакея своего не взял. — Он с грустью взглянул на коляску. — Может, найдется кусок крестьянского хлеба, если коням не скормил. У него такая привычка.

Безбородко достал из кармана часы, открыл чеканную крышку.

— О-о-о, — протянул обеспокоенно, — пора бы уже и пообедать. Сколько верст до Бородаевки, где стоят наши галеры? — вопросительно посмотрел на Потемкина.

— Не меньше тридцати, — насупившись, ответил князь. — Возвращаться некогда. Может, в доме что-нибудь найдем?

Он коротким взглядом окинул Екатерину, которая, разговаривая, прохаживалась в сторонке со своим гостем, и толкнул низенькие рассохшиеся двери. Согнувшись, чтобы не удариться головой о косяк, решительно переступил порог. Безбородко вошел в мазанку следом за ним.

— А где же хозяева? — устремив взор на и печь и голые скамейки, спросил Потемкин.

— В поле, наверное, — сказал Александр Андреевич, увидев на колышке у двери, цеп с дубовым отполированным до блеска руками держаком.

На глиняном полу стояла выстроганная из колоды громоздкая ступа для проса, а между нею и скамьей — старая, потрескавшаяся мерка[87]. — Безбородко подошел к этой непременной крестьянской посудине и заглянул внутрь. Его курносое, с розовыми щеками-подушечками лицо повеселело.

— Нашел, Григорий Александрович, — обернулся лицом через плечо к Потемкину, торчавшему посреди хаты, едва не упираясь теменем в толстенную матицу. — Подумал, где же еще им быть, и, видите, не ошибся. — Он запустил руку по самый локоть в мерку, пошарил там и вынул три куриных яйца, с которых осыпались продолговатые зернышки ржи.

— Что мы с ними делать будем? — растерянно спросил князь, будто увидел на ладони гофмейстера какую-то незнакомую диковинную вещь.

— Как что? Поджарим. На сале. Такую яичницу приготовим для государыни и гостя...

— Сала ведь нет, — не дослушал его Потемкин.

— А под перекладинами смотрели? — указал Безбородко глазами на открытую крышку чердака, в ребро которой упиралась лестница из неровных акациевых жердей.

Григорий Александрович молча ступил на нижнюю перекладину и, держась обеими руками за неустойчивые жерди, занес было ногу, но лестница, прогнувшись под его чрезмерной тяжестью, угрожающе затрещала.

—