К чему я это вспомнил? Да к тому, что очень похожую душевную коррозию я обнаружил у Горгоны. Ампутировал одни прогнившие участки – и открывались новые, куда более обширные.

Прав был отец Фаренгейта: проще выбросить, чем пытаться привести в порядок… Но новые Горгоны не продаются в магазинах автозапчастей. И я продолжил свой тяжкий труд.

* * *

Ей два года или даже меньше, еще никто не зовет ее Натали, это она позже, лет в пять, директивно постановит: Натали и только так, никаких сюсюкающих сокращений!

А сейчас она Орешек, ласковое прозвище придумано отцом, и фантазию мистер Рихтер, прямо скажем, не напрягал: «орех-nut» и сокращение от Натали пишутся по-разному, но звучат одинаково. Однако невзыскательное прозвище бьет в десятку, в самый центр мишени: этот орешек маленький, да крепенький, еще какой крепкий, все зубы обломаешь…

Орешек сидит на детском стульчике, на ней слюнявчик, перед ней жутко полезное морковное пюре, которое Орешек ненавидит, но няня – без имени, просто Няня – говорит какие-то глупые слова и безжалостно сует к губам ложку с оранжевой мерзостью, и Орешек пока не умеет сформулировать, выразить словами свои мысли по этому поводу, да и нет их, мыслей, лишь страстное желание девочки: сама сожри это!

И Няня сжирает… Вернее, пытается сожрать… Еще вернее – даже не пытается, но рука механическими движениями зачерпывает пюре, ложка тычется в Нянино лицо, попадая мимо рта, загаживает оранжевым и лицо, и одежду…

Мистер Рихтер, заглянувший в комнату посреди процесса, ошарашенно наблюдает за ним от дверей.

* * *

Более ранних визуализированных воспоминаний я не обнаружил… Дело сделано, добрался до корней, до истоков, и изведу сейчас под ноль эту составляющую личности Горгоны… нет, не Горгоны, теперь Натали, моей Наташки… навсегда Наташки и навсегда моей.

Горгона сдохнет. И никакой ей, на хрен, вечной памяти, никакого могильного камня. Не было такой никогда. Точка. Питер Пэн сказал!

Теперь надо аккуратно выбраться отсюда… Чтобы не поломать ненароком то, что должно уцелеть от личности Натки. Потому что уцелеет – после перемножения на ноль Горгоны – очень немногое, ну что поделаешь, очень уж обширные метастазы пустил этот «рак души», а вырезая больную ткань, при операциях всегда прихватывают близлежащую здоровую.

Тем ценнее уцелевшее… Страсть Наташки к цветоводству, например, я не трону, хотя сам не люблю цветы, у меня аллергия на их массовое цветение. Но теплицы для реализации этой страсти никогда больше не будут строить зомбированные «роботы» с пустыми глазами и механическими движениями.

Я буду аккуратно «отступать», и одновременно покидаемые мной кластеры ее памяти будут очищаться…

Ну а опустевшие, чистые страницы книги под названием «Наталья Панова» мы с Маришей и Аней найдем чем заполнить, чем-нибудь добрым и…

И тут я обнаружил, что рановато похоронил Горгону.

Горгоны живучие, не хороните их, откопаются, – сжигайте и развеивайте пепел по ветру!

Она очнулась. И мигом, еще не открыв глаза, обнаружила мое ментальное присутствие. Отреагировала она как разъяренная львица, почуявшая на входе в логово доносящийся изнутри запах чужака и одним прыжком ворвавшаяся внутрь.

Слабое, конечно, сравнение… Горгоны гораздо опаснее львов.

* * *

Мы лежали на нашей супружеской кровати, сжав друг друга в объятиях. Словно собрались заняться сексом.

Или, наоборот, словно только что закончили заниматься. В общем и целом – да, закончили. Только что. Но поединок был не любовным… Дракой не на жизнь, а на смерть. Потому что смерть личности, «Я», «эго» – тоже смерть, не важно, что тело остается вести растительное существование.

Она пыталась меня прикончить. Любовь-морковь, если даже и была такая, накрылась медным тазом, едва Горгона обнаружила, что с ней, любимой, впервые в жизни делают то, что она с младенчества проделывала над окружающими.

И она прикончила бы меня, превратила бы в «кочан с глазами», как пленников на Новой Голландии… Она с раннего детства поднаторела в ментальных схватках, к тому же не так давно была прокачана Безумным Шляпником (я знал точно, откопав в ее воспоминаниях сцену «водного крещения», черта с два иначе бы удалось ей пробить защиту примаса Петра).

Спасли меня от растительной жизни два обстоятельства.

Во-первых, после своей недавней ментальной атаки чудовищной силы Горгоне еще предстояло восстанавливаться и восстанавливаться до лучшей формы; возможно, ей хватило бы и имевшихся ресурсов для победы, но, во‑вторых и в‑главных, наш поединок происходил на ее «территории».

Мы схватились, как два слона посреди торгующего элитным хрусталем салона, и разносили каждым движением там все вдребезги и пополам. По мере того как нарастали разрушения, противник становился меньше и слабее, но агрессивности не утрачивал…

Я победил.

И держал сейчас в объятиях плод своей победы.

Натали попыталась заговорить, едва ли осознанно… Получились не похожие на человеческий голос скулящие звуки: бессмысленное бульканье новорожденной издавала гортань взрослой женщины. На ее губах пузырилась обильная слюна, мелкие брызги полетели мне в лицо. Я выпустил ее из объятий, отодвинулся, затем встал с кровати. Натали словно того и ждала, незамедлительно обильно обмочилась – по камуфляжным брюкам и по покрывалу расползлись мокрые пятна, резко запахло мочой.

Передо мной лежал младенец в теле двадцатисемилетней женщины.

Ее мозг чист, как у новорожденного, и такой же пустой. Ничего не осталось: ни способности к суггестии, ни страсти к цветоводству, ни умения контролировать мочеиспускание… Чистый лист, вернее, чистый диск-болванка, отформатированный для записи Натальи Пановой версии 2.0.

Повозиться с воспитанием и обучением придется дольше, чем планировалось. Но за год, много два справлюсь – взрослый, полностью развитый мозг все усваивает гораздо быстрее младенческого.

А любовь к цветоводству я тебе верну, дорогая, не беспокойся. Вернее, заново открою все прелести этого занятия. Все-таки мой косяк, не сумел все сделать быстро и чисто… Вот только мутировавший физалис, сиречь кальварию, ты разводить не станешь, уж извини. Я и раньше-то недолюбливал эти цветы, а уж теперь и подавно не смогу на них смотреть, особенно на раскрывшиеся бутоны, – из каждого на меня будет пялиться убитый мной Плащ.

* * *

Но на самом деле я его не убивал…

Да, нажал на спуск и выпустил смертоносные пули, все так, – но не убивал.

Это было самоубийство.

Потому что я раскопал-таки в памяти Наташи подробности ее общения с Плащом.

Он сам подсказал Горгоне все: и время, и место, и где лежит позабытый мною «Глок» с пятью патронами, и даже посоветовал, какой текст написать в записке… И на прокачку к Шляпнику отправил ее тоже Плащ.