– Ну? Как дела? – повторил он, когда она не ответила.

– Все хорошо, Джордж… необычно, конечно.

– Для меня тоже все это необычно. Я бы сказал, чудовищно, когда тебя нет рядом. – Он сделал паузу. – Мне не нравится, понимаешь.

Джини молчала.

– А тебе?

Она услышала это еще до того, как он заговорил, – внезапное ожесточение, но ее оборона тоже дремала; она слишком устала, чтобы кривить душой.

– Нет, Джордж, конечно, мне тоже это не нравится. Никому не понравится разлука после стольких лет брака.

Он уставился на нее, очевидно осмысливая сказанное.

– Значит, ты вернешься домой, – это было утверждение, а не вопрос, но в его голосе не было облегчения.

– Я этого не говорила. Я просто сказала, что мне нелегко.

– Но ты ведь только что сказала, что тебе не нравится жить раздельно. Разве это не значит, что ты хочешь вернуться домой, чтобы мы снова были вместе?

В отчаянии он вскочил с дивана, где сидел, развалившись на подушках, и нагнулся к ней через весь журнальный столик.

– Только не начинай. Мы так чудесно провели вечер.

Он встал, вытянув руки по швам.

– Иногда ты бываешь такой стервой, – рявкнул он, свирепо глядя на нее в своем бессилии. – Я действительно считаю, что ты сама не знаешь, чего хочешь, и водишь меня за нос, пока не примешь решение. Так?

Джини была потрясена. Он никогда не называл ее так, хотя, Бог свидетель, она заслужила это. Возможно, впервые она взглянула на себя и свое поведение глазами Джорджа: эгоистичная, капризная, жестокая.

– Прости меня, – сказала она.

– Это ничего не значит. За что ты просишь прощения? За то, что не знаешь, чего хочешь? За то, что разрушила прекрасный брак? – Он подошел и встал над ней. – За что именно ты просишь прощения, Джини? Мне очень хотелось бы знать.

Джини встала, смело глядя в его обезумевшие от гнева глаза.

– За все, Джордж.

Джордж сделал глубокий вдох.

– И что же это значит, Джини? – Теперь он тихо умолял, взяв ее за руки. – Скажи мне, я должен знать.

Джини посмотрела в его лицо, такое родное, и не могла вымолвить ни слова, увидев, сколько в нем боли, и понимая, что именно она – причина этой боли.

– Ты прав, я стерва. Не думай, что я не знаю этого. И, возможно, я действительно понятия не имею о том, чего хочу. Но я точно знаю, что не могу жить с тобой в Сомерсете, Джордж. Не могу. У нас разные стремления.

Джордж крепко стиснул ее руки, она видела, что он изо всех сил пытается сдержать слезы.

– Дело не в том, где жить, ведь так? – прошептал он.

Она долго вглядывалась в его лицо, потом медленно покачала головой.

– Нет, дело не в том, где жить.

Ту ночь они провели вместе в постели Джини. Не только для того, чтобы утешить друг друга в тяжелую минуту, когда они оба стояли на пороге одиночества, но и потому, что оба чувствовали, хоть и неосознанно, что это конец.

* * *

Наступило Рождественское утро. Джини и Джордж проснулись поздно, разбитые и печальные после ночных признаний, молча оделись и приготовили кофе. День тянулся, словно марафон, от которого они не могли отказаться, и, по крайней мере Джини, страшила подобная перспектива.

– Они ждут нас к одиннадцати, – сказала она. – Алекс сказал, что обед будет в час, а то Элли захочет спать.

Джордж кивнул.

– Придется поехать на машине, там коробочка для Элли.

Они купили друг другу подарки, но ни одному не хотелось их открывать. Пакеты – у нее маленькая, аккуратная шкатулка, у него теплый свитер – лежали нераспакованные на журнальном столике.

– Может, мне взять что-то из магазина – как подарок от семьи?

Джордж рассмеялся.

– Вряд ли они обрадуются сомнительному соку из ростков пшеницы или бобовому салату на Рождество.

– Я имела в виду натуральное оливковое масло или деревенский сыр, – возразила Джини, а потом рассмеялась вместе с мужем. – Ладно, не надо.

– Нет-нет, это хорошая мысль, оливковое масло всегда пригодится.

И пока Джордж складывал подарки в пакет, Джини спустилась в магазин.

– Встретимся внизу.

День стоял чудесный: яркое солнце, морозно и ясно. После напряжения последних дней свежий воздух пах свободой. Джини открыла дверь магазина, чувствуя, как настроение улучшается, и чуть не упустила из виду небольшой коричневый сверток, перевязанный красной лентой, который лежал на ступеньках. Удивленная, Джини нагнулась, чтобы поднять его, и вошла внутрь. Под лентой она нашла белую карточку. Перевернув ее, она увидела только три нарисованных черными чернилами поцелуя в центре карточки. Она сразу поняла, от кого это, хотя никогда не видела его почерк, потому что в свертке был CD-диск «Чет Бейкер в Париже» – музыка, под которую они предавались любви.

Ничто не предвещало этого. И так как она все еще всем сердцем переживала вместе с Джорджем их общее горе – конец их браку, то не сразу поняла, что означает такой подарок. Она не помнила, сколько простояла там, бережно держа подарок в руке, но неожиданно раздался голос Джорджа, который заглянул в дверь.

– Что так долго? Тебе помочь выбрать?

Она виновато засунула подарок Рэя за прилавок.

– Что случилось? Все в порядке? Выглядишь ужасно.

Джини изобразила улыбку.

– Спасибо, как раз то, что нужно услышать девушке.

– Я не это имел в виду, но ты так побледнела.

– Я в порядке, правда. – Она поспешно подошла к полке с оливковым маслом и схватила первую попавшуюся бутылку. – Просто устала.

– Неудивительно, – проговорил он сухо. Когда они сели в машину, он продолжил:

– Не волнуйся, я решил вернуться домой сегодня, после обеда. Думаю, так будет лучше.

Она чуть не сказала, что он не обязан этого делать, что он может остаться; это привычка, от которой так тяжело избавляться, ей стало невыносимо жаль его, их обоих. Но она промолчала, прекрасно понимая, что едва сдерживается, мечтая остаться одной. Повисла мертвая тишина. Им больше нечего было сказать друг другу.

* * *

– Он справится? – Шанти смотрела из окна вслед машине отца. Обед был съеден, почти поспешно, всем не терпелось разделаться с Рождественскими любезностями. Шанти выглядела измученной, обеими руками поддерживала распухший живот, как будто иначе он развалился бы на части. Алекс в основном молчал.

– Вы поругались? – спросил он, после того как уложил Элли.

– Нет. То есть немного… обычная перепалка. Думаю, он наконец осознал, что все кончено.