Я задумалась о природе целительства, как всегда не вовремя. По сути, никакой специфики магии здесь не было, и целительством мог заниматься как маг жизни, так и маг смерти, хорошо разбирающийся в магических плетениях — я же помогла тогда профессору, будучи совсем неопытной адепткой. Хотя, опять же, имелись определённые нюансы: нити мы видели по-разному. А вот чистые "стихийники" тут были куда слабее, дар, который они развивают, не предполагает…

Внезапно уткнувшись в спину неспешно идущего по коридору человека, я ойкнула.

Целитель Слат Лабон, пухловатый мужчина неопределённого возраста, кисло оглядел нас троих по очереди и, очевидно, определив, что мы ничем не больны и по сути в нём не нуждаемся, недоумённо нахмурился. Снова оглядел, немного задержав взгляд на Джеймсе, видимо, потому, что видел его впервые, а на нас с Габриэлем после наших последних приключений и смотреть не хотел.

— Добрый день, — осторожно сказала я. — Вот, мимо проходили, думаем, дай-ка зайдём…

Целитель склонил голову к плечу, продолжая молчаливое настороженное созерцание нежданных гостей.

— Я Джейма, — сказала я и мысленно помянула демонов, потому что сэра Джордаса лечить помогала не эта рыжая девица, а бледная моль Джеймс Ласки. Вздохнула и неожиданно решилась, шагнула вперёд.

— Недавно здесь находился наш друг, Ларс Андерсон. Что с ним произошло?

Сэр Лабон молчал, и, очевидно, Джеймс был прав: печать безмолвия с него, как и с других сотрудников Академии снимали только раз в сутки, после заката, и никаких каникул у них не было, и быть не могло. Закат еще не начался. Но мне почему-то казалось, что дело было совсем не в печати, а в полном нежелании делиться какой-либо информацией.

Или — запрете ею делиться.

Габриэль открыл было рот, но я качнула головой и совсем тихо сказала:

— Чуть меньше года назад к вам приходил преподаватель, профессор, в весьма плачевном состоянии. С ним пришёл адепт-первокурсник, такой серенький парнишка. Он помог ему. И вам. Мальчик с сильным огненным даром.

Вытянула ладонь вперёд, пламя вспыхнуло. Оно помнило это место, и сэра Джордаса, которому всегда было радо.

Целитель ожидаемо молчал. Смотрел. Я чувствовала напряжение Габа так же отчётливо, как осеннее похолодание. Ну, да, ему я ничего не рассказывала, не сочла нужным. Тогда у нас были совсем другие отношения, а потом всё это как-то забылось.

Надо признать, врать и утаивать я умею прекрасно. А вот уговаривать, наверное, не очень.

— Помогите мне. Я знаю, что сказать вы ничего не можете, но ведь вы работаете здесь, и работаете давно… Пожалуйста. Я так волнуюсь за Ларса. Мы волнуемся. Его могут обвинить в том, что он не делал. Просто не мог сделать, в смысле, к тому, что случилось с Леннардом, он не имеет отношения. Лен тоже был нашим другом… и погиб.

Целитель хмуро сжал губы, развернулся и пошёл прямо по коридору. Спустя несколько шагов обернулся, почти зло махнул рукой — и мы торопливо зашагали следом. Вошли в знакомую нам с Джеймсом залу, куда помещали больных, в настоящее время, само собой, пустовавшую. Стационаром студенты, да и другие обитатели Академии, надо полагать, пользовались и вовсе раз в столетие, в самых экстренных случаях, типа, голову оторвало.

А тут Ларс аж два дня провалялся. При том, что, потерянный и не помнящий, что произошло, он явно умирающим не был.

Сэр Лабон посмотрел на нас троих по очереди, остановил взгляд на мне, словно пытаясь отыскать сходство с тем самым растерянным мальчиком, непредсказуемо ловко встраивающим нити собственных плетений в столь родственные ему огненные плетения сэра Джордаса, а потом неожиданно широко развёл ладони, и между его пухлыми ладонями я увидела переливающееся магическое плетение, точно растянутые меха музыкальной гармони.

Точнее, это было не настоящее плетение, его тень, отражение или воспоминание — такая магия была мне не знакома, я не знала, как это называется. Но если присмотреться получше, подольше…

Целитель улыбнулся почти насмешливо и вдруг сделал резкое движение рукой, так, что плетение, свернувшись в клубок, точно напуганный слизняк или змея, полетело в нашу сторону неаккуратным мохнатым комком. Я перехватила его, заставила замереть, над нами. Если распутать, если рассмотреть повнимательнее, возможно, я что-то и смогу понять.

Ну почему, почему здесь никто ничего не говорит просто так!

Я посмотрела на Габриэля, но тот рассматривал плетение с таким растерянным видом… конечно, у него, по сути, не было столько опыта непосредственного взаимодействия с ними.

— Дж…давай, Сэм, — сказала я притихшему высоким золотовласым столбиком Джеймсу, опять споткнувшись об имя. У того и вовсе не было возможности применять свои знания на практике… но он знал то, что знаю я. И больше того. Наш дар был общий, один на двоих, доставшийся от нашей загадочной матери единственным наследством.

Джеймс кивнул — и потянул плетение на себя. Оно замерцало над нами, как радуга, раскрываясь, немного сопротивляясь — и тут же поддаваясь магическому воздействию.

На мгновение я ощутила почти что эйфорию, хотя глаза слезились от напряжения. Но о физическом дискомфорте тут же забыла, всматриваясь в увиденное. Никогда я не пыталась разглядеть плетения Ларса, во-первых, и необходимости такой не было, во-вторых, как-то неудобно, даже неприлично, я и на Габриэля так не смотрела. Но сейчас, оправдываясь необходимостью, почти жадно разглядывала переплетения нитей, таких ровных, словно они были начертаны по линейке на бумаге, с соблюдением положенных углов наклона, неестественно отчётливых зелёного и жёлтого цветов магии земли и жизни.

Джеймс покосился на меня настороженно. Эта каллиграфическая чёткость, такая неправильная правильность смутила и его тоже. Мы одновременно выбросили свои нити, я — огненные, а Джеймс — воздушные, в попытках не выдать себя он активно тренировал упрямо не приживавшуюся воздушную стихию, но сейчас было достаточно малости. Потревоженное плетение уклонилось от возможной угрозы, не теряя геометрической выверенности причудливого орнамента.

А в следующий миг полуиллюзия, полувоспоминание лопнула мыльным пузырём. Целитель сурово скрестил на груди руки, недвусмысленно намекая на то, что представление окончено.

— Скажите, — я очнулась от мыслей о Ларсе и его непонятных нитях. — Подождите, скажите, Лен Вейл, вы же смотрели Лена, он…

Мистер Лабон нахмурился уже не недовольно — гневно. Ткнул рукой в сторону двери, замотал круглой лысоватой головой. Зелёное одеяние, длинное, в пол, заколыхалось, как сердитое желе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍