возвращении. Этот запрет вводился в действие через три дня, и Беньямину, неспособному собрать требуемый залог, осталось только побросать вещи в чемодан и немедленно отбыть, не дожидаясь друзей и не имея на руках всей суммы, которой, как он надеялся, должно было хватить для покрытия расходов[181]. 9 или 10 апреля он прибыл на Капри и поселился в пансионе «Гуадеамус», где к нему присоединились друзья. Вскоре вся компания перебралась на верхний этаж частного дома на Виа Сопрамонте, 18, неподалеку от Ла-Пьяццетты – маленькой площади, служившей социальным центром деревни Капри. В этой квартире имелся «великолепный балкон с видом на море, выходивший на юг, а главное – променад на крыше, в котором, с точки зрения еврея-горожанина, было что-то от крупного загородного имения» (GB, 2:456).

Беньямин был моментально покорен «непомерной красотой» острова, «несравненной пышностью» его растительности и видом белых вилл на фоне невероятно лазурного моря; он с его страхом перед природой неоднократно говорил о «целительной силе загородной жизни» (GB, 2:446, 449, 462). Капри представлял собой популярный курорт еще с римских времен, но репутацию пристанища для европейских интеллектуалов он приобрел после издания книги «Открытие Голубого грота на острове Капри» немецкого художника и писателя Августа Копиша, заново открывшего Голубой грот в 1826 г. В XX в. на Капри имели собственные дома и Грэм Грин, и Максим Горький, и Норман Дуглас. Впрочем, в 1924 г. остров буквально кишел немецкими интеллектуалами, которых Беньямин назвал «странствующим интеллектуальным пролетариатом» (GS, 3:133). Одновременно с ним на острове находились Бертольд и Марианна Брехты, двое друзей Брехта – театральный художник Каспар Неер и режиссер Бернхард Райх, дизайнер и иллюстратор книг Штефана Георге Мельхиор Лехтер и ненавистный Беньямину Фридрих Гундольф.

Некоторые стороны жизни Беньямина не претерпели изменений. Он почти сразу же оказался на финансовой мели, несмотря на то, что на Капри его расходы на жизнь резко сократились. В конце апреля он отправил Вайсбаху призыв о помощи, и на этот раз его издатель дал быстрый и положительный ответ. Кроме того, даже в далекой Италии Беньямин столкнулся с вещами, укреплявшими его неуверенность и трепет перед университетской карьерой. Он присутствовал на Международном философском конгрессе, проводившемся по случаю 500-летия Университета Неаполя. На улицах университетского квартала стоял шум и гам, производимый веселящимися студентами, но в тех аудиториях, где заседал конгресс, царили пустота и отчужденность. «В том, что касается меня, – писал Беньямин Шолему, – всего этого совсем не требовалось, чтобы убедить меня в том, что философам платят хуже всего, потому что они – самые ненужные лакеи международной буржуазии. Раньше мне не приходилось видеть, чтобы они повсюду демонстрировали свою второсортность, так величаво рядясь в свои обноски». Ведущий итальянский философ Бенедетто Кроче, состоявший при Университете Неаполя, «откровенно дистанцировался» от конгресса (C, 240). Сам Беньямин выдержал там один день, а затем сбежал – сначала на Везувий и в Помпеи, а затем в первый, но далеко не в последний раз отправившись в Национальный музей Неаполя с его несравненной коллекцией древностей. Улицы и районы города – «ритм его жизни» – снова и снова покоряли Беньямина, так же, как и предшествовавшие ему многие поколения посетителей.

К началу мая Беньямин в достаточной мере обжился на Капри для того, чтобы всерьез приступить к своей работе о барочной драме. Он надеялся, что благодаря упорядоченному собранию цитат быстро напишет ее, но в реальности дело продвигалось медленно, порой мучительно медленно. Во-первых, приходилось думать не только о хабилитационной диссертации: нужно было как-то зарабатывать на хлеб, а новые берлинские знакомства начали обеспечивать его работой. В частности, благодаря дружбе с Шарлоттой Вольф он познакомился с ее другом Францем Хесселем (1880–1941), который был на 20 лет старше Беньямина, но происходил из очень похожей среды. В начале 1920-х гг. жизнь Хесселя как обеспеченного литератора кончилась так же, как и у Беньямина: во время экономической катастрофы его семья лишилась большей части своего значительного состояния, и Хессель был вынужден сам зарабатывать средства на жизнь. Он начал писать комментарии к культурной жизни для разделов фельетонов в германских газетах, а примерно в 1923 г. стал редактором в издательстве Rowohlt Verlag, где работал внутренним рецензентом с 1919 г. В августе 1924 г. он опубликовал четыре перевода Беньямина из Бодлера в редактировавшемся им журнале Ровольта Vers und Prosa[182] («Стихотворение и проза»). Одним из первых крупных дел, порученных ему этим издателем, стала подготовка полного собрания сочинений Бальзака в 44 томах; перевод романа «Урсула Мируэ» для этого издания он поручил Беньямину. Эта работа отняла у Беньямина немало времени, прожитого им на Капри.

Несмотря на необходимость работать, в глазах Беньямина Капри был идиллическим местом, полным luxe, calme, et volupté (роскоши, покоя и наслаждения). Прошли целые века с тех пор, как он наслаждался таким спокойствием: сравнить с ним можно было лишь первые дни его пребывания в Швейцарии. Впервые за многие годы он смог удовлетворить свое ненасытное стремление к путешествиям, чередуя дни, проведенные на острове, и исследуя материковую Италию. Его маленькая компания совершила несколько вылазок на материк, а сам он пользовался любой возможностью для того, чтобы сопровождать гостей – Альфреда Зона-Ретеля, Саломона-Делатура с женой, а уже летом и Блохов – в поездках по окрестностям Неаполя, включая Помпеи, Салерно, Равелло, Поццуоли и все Амальфитанское побережье. Из множества встреч с классической древностью, состоявшихся в эти месяцы, сам он выделял визит в Пестум с его «непревзойденными» храмами: «Я был один, когда увидел их в августовский день в малярийный сезон, когда люди избегают этих мест. Штамп, связывавшийся в моем сознании со словами „греческий храм“ на основе изображений, которые мне случалось видеть, далек от реальности… Неподалеку от храмов видна узкая, пылающая синяя полоска моря… Всем трем… даже сейчас присущи почти вопиющие, ощутимые различия вследствие их витальности» (C, 249–250). Находясь на острове, он мог ежедневно уделять несколько часов тому, чтобы читать, писать и общаться с другими посетителями в местной таверне Zum Kater Hidigeigei («У кота Хидигайгай»), не находя в ней ничего неприятного, «кроме ее названия» (C, 242). На острове было так много немецких интеллектуалов, что там ему всегда было с кем поговорить. В число его собеседников входили самые разные люди – от левака Райха до консерватора Лехтера.

В середине июня произошло событие, которому было суждено изменить жизнь Беньямина. Он познакомился с Асей Лацис (1891–1979), латышкой, которая училась в Москве и Петербурге, затем основала в Орле театр для детей рабочих, а впоследствии ставила пьесы в пролетарском театре в Риге. В 1922 г. в Берлине она завязала связи в окружении Брехта и сошлась